Его вариохромное полотно "Растоптанцы" подробно
проанализировали в одной из передач о подпольной советской культуре в
Русской редакции Би-Би-Си - Дима придумал это слово от глагола
"растаптывать", но в Лондоне, бог знает, с чьей подачи, ударение поставили
так, будто речь шла о танцах с притопом.
Как раз в ту пору, будто тяжелая пустая канистра, вываленная из
кузова летящего под откос грузовика, прогремел "Метрополь" - и
гуманитарная интеллигенция в который раз окончательно стала для
переваривающего великую страну головоногого государства врагом номер один.
На одной из вечеринок, в которую переросла читка абсурдистской
антитоталитарной поэмы "Красный козел", рядом с Димой оказалась эффектная
застенчивая девушка с влюбленными глазами. Почему именно на Димину долю
выпал удар более тяжелый, чем получало большинство тех, кого он знал?
Трудно сказать однозначно. Отчасти потому, что он меньше болтал и больше
работал, невыгодно отличаясь этим от картонных борцов, среди которых текла
его жизнь, и опасно напоминая тех настоящих, с которыми ему так и не
довелось повстречаться. Отчасти потому, что, откликаясь на любую просьбу,
он оказался как бы в центре некоей небольшой, но все же сети. Отчасти
потому, что он был ничем не прикрыт - они с Ингой жили по-прежнему у тети
Саши, жили почти впроголодь; не имели никаких связей или хотя бы просто
знакомств в официальных структурах. У них не существовало ни тыла, ни
опоры. Они летели. Но сейчас Инга уехала на пару недель к родителям, и
Дима страшно тосковал - четыре года они жили вместе, но он дня без нее не
мог: все это было известно. Не без помощи эффектной девушки Дима выпил
больше обычного.
Она восхищались его работами. Потом они танцевали. Потом она
восхищалась им. Потом они еще выпили и еще танцевали. Потом он ушел в
ванную, чтобы остудить пылающее лицо и хлебнуть воды из-под крана.
Эффектная девушка последовала за ним. Нежно помогла ему; заботливо,
длительно поправляла и расправляла его намокшие волосы, тонкими влажными
пальчиками касалась сзади его шеи и золотисто смеялась, когда он ежился и
по-детски ойкал. Потом они танцевали вдвоем на темной кухне, музыка едва
доносилась из комнаты, но им хватало. Она жаловалась на одиночество. Ведь
никого же нет, никого. Скотство кругом! Я задыхаюсь, задыхаюсь! Ничего
настоящего! А мы уже встречались, вы не помните меня? Он не помнил. Там-то
и там-то - нет, не вспомнили? Ну, конечно, столько народу, вы такой
знаменитый, а я простая девчонка... Я видела у Чистозерова ваше "Око". Это
гениально, правда, гениально. Есть такое смешное, но очень хорошее слово:
духоподъемно. Один художник так покажет правду, что повеситься хочется. А
другой ту же самую правду покажет так, что хочется быть в любой грязи
чистой, доброй, несмотря ни на что, потому что есть настоящее, есть, надо
только его найти!.. Вот вы такой. Ради настоящего я выдержу все - и боль,
и унижение... Да что я говорю! И боль будет тогда не боль, а счастье, и
унижение будет не унижение, а счастье... И смотрела преданно, и они
танцевали в темноте, прильнув. Дима млел, таял. Плыл. От ваших работ
становится легче жить. Легче переносить все и оставаться человеком. Я
хотела бы все их посмотреть, можно? Ну можно? Они дома все? Давайте
убежим?
Когда они пришли к нему - тетя Саша работала в ночную - эффектная
девушка вынула из "Саммэр бэг" бутылку коньяку и, смущаясь, поставила на
стол. Украла там. Для нас. Вы не будете думать обо мне плохо? Они выпили.
Осматриваясь, она походила по большой, неприкаянной комнате. Вернулась,
подошла к Диме, ступая неслышно. Громадные глаза преданно светились. Я
люблю вас. Очень. Очень. Никого нет, кроме вас. Я Ингу люблю, Ингу,
залепетал Дима. Я знаю. Все знают, какое вам счастье выпало на двоих. Все
равно. Я не могу ничего с собой поделать. Не гоните меня, умоляю. Люблю.
Люблю. Не гоните меня.
Так Дима изменил жене.
Эффектная девушка оказалась весьма искушена в любви, и хотя бы это
должно было насторожить его - но он опять судил по себе: он, выдумщик,
художник, насколько мог, сам старался открывать с Ингой как можно больше
нового, и в разнообразии, на этот раз доставшемся ему, видел то, что
пробуждало его собственную фантазию: огромную любовь. Вдобавок, в отличие
от всегда чуточку зажатой, действительно застенчивой Инги, эффектная
девушка беспрерывно твердила: любимый... милый... обожаю тебя... о, как ты
прекрасен... нежный, нежный, нежный!.. - она могла себе это позволить, для
нее за этими словами ничего не стояло и оттого произносить их было очень
легко; но со стороны выглядело упоительно. Я Ингу люблю, милая, прости,
ради бога прости, твердил Дима, захлебываясь от своей вины и опаляющей
благодарности к той, которая обнимала его и отвечала: да, да, я знаю,
конечно, вы всю жизнь будете вместе... делай со мной, что хочешь, убей
меня, только не гони... Прости, прости, почти плакал Дима. И чем более
чувствовал себя жестоким насильником, тем исступленнее, тем преданнее
ласкал и любил ту, которая так смертельно, так самозабвенно любила его.
Потом они смотрели картины. Дима рассказывал ей все, все о себе,
раскрывался до дна, и лишь иногда, как в свое время - Вику или Ингу,
наивно предупреждал: только больше не говори никому. Она слушала, но время
от времени пыталась перевести разговор с его личных переживаний на других
людей, на его дела, контакты, планы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63