Тем более - при Николае-то Палыче! Во время Крымской-то
катастрофы! Да великая империя ружья приличного себе сделать не могла - не
то что вселенные отращивать! Ох, Россия... Ну, а сила действия равна силе
противодействия. Вместо того, чтобы хоть попробовать чуток продумать
аргументы, подобрать фактики поухватистее, как сделал бы на его месте любой
нормальный Энштейн, хоть австрийский, хоть еврейский, хоть какой, вместо
того, чтобы замотивировать свой прожект ну любым, самым даже липовым на
первый момент мотивом - скажем, хочу вселенную в колбе новую вырастить,
чтоб Отечество не тратилось, перекупая чай да кофей у заносчивых британцев,
а прямо из колбы, стоящей на столе в родном Торжке, все сие извлекало
невозбранно и неограниченно - Ступак, как это в те поры модно было для
простоты и удобства деления мира на белое и черное, надулся на косность
самодержавия. Плюнул он на свои кристаллы и занялся противу
правительственной деятельностью. И пошло, и поехало... И Россия-то у него
сразу стала "выгребной ямой мировой цивилизации". И Александр, едва взойдя
на престол, оказался "кровавым душителем народных чаяний, в первые же дни
своей нечистой власти превзошедшим по ненависти и жестокости к собственному
народу все долгое царствование своего незаконнорожденного (?) батюшки". И
крестьянская реформа почему-то - ни чем иным, как "очередной грязной
уловкой деспотизма, направленной на стравливание хлеборобов и горожан". И
тут уж порулил мой Ступак в Европу...
По завершении Лапинской авантюры, бережно подлечившись на каком-то из
курортов Южной Англии, он действительно вернулся к своей "пухленькой"
Зинаиде Артемовне Христофоровой. Где он ее в первый раз, как выразилась бы
Стася, "обнял-поцеловал", я не смог выяснить, да и не очень и старался, не
это было важно. Я опять, как в Симбирске, вдруг почувствовал себя взявшей
след гончей - хотя что это за след, никому не смог бы объяснить.
Хоть и обещал Ступак в том письме воротиться навсегда, но месяца через
четыре, что-то такое похимичив - сохранились его счета, оплачивающиеся, как
ни странно, Зинульчиком, бывшей в услужении у какого-то хельсингборгского
галантерейщика, и счета эти выдавали вдруг пробудившийся интерес к
химическим опытам на дому - вновь отчалил в Англию. Потолкавшись подле
ведущих британских химиков, сунувшись в Королевское общество и, видимо,
нигде не найдя того, что искал - а я никак не мог понять, что он ищет - он
опять-таки, судя по всему, на деньги живущей впроголодь "пухленькой" еще
раз пересек море и обнаружился в Германии, которая к тому времени уже
выдвигалась в области химических изысканий на первое место в мире. Где-то
он, пожалуй, прирабатывал и сам все же - ну никак не могла Зинульчик
финансировать пять месяцев его прыжков то в Берлин, то в Кенигсберг, то в
Гамбург, то в Мюнхен; хотя в каждом из сохранившихся его писем к ней если
не второй, то третьей фразой шло беззастенчивое, казавшееся ему самому,
видимо, уже совершенно естественным требование денег. "Пышечка! - писал он,
хотя от пышечки к тому времени кожа да кости остались, я видел, однажды она
попала в кадр, запечатлевший вверенных ей упитанных, ухоженных,
ангелоподобных детей процветающего галантерейщика.- Профессор Моммзен
оказался чистой воды шарлатаном. Я ехал в Бремен совершенно напрасно. Нынче
я опять в крайней нужде, и вся моя надежда на тебя, лапулька. Но мне
удалось получить совершенно достоверное известие, что доктор Рашке в
Мюнхене добился больших успехов в той области, которая нас с тобою так
интересует..."
Чем бы этот Рашке не занимался, его работы вряд ли могли в такой ситуации
так уж интересовать пышечку. Это я понял из следующего, последнего
полученного ею письма - и, едва разобрав первые строчки, словно удар под
солнечное сплетение схлопотал и минут десять не мог сосредоточиться, с
безнадежной болью и отчаянием вспоминая Стасю, всем телом ощущая, как ей
тяжело сейчас и пытаясь уже не избавится хотя бы, но по крайней мере до
конца рабочего дня забыть давящее чувство того, что я этому идейному
мерзавцу сродни. "Зинульчик! Ты прислала какие-то гроши и пишешь, что более
не смогла. Пишешь, что и впредь уж не сможешь, потому как родила. Уж не
знаю, мой ли то ребенок или не мой, не виделись мы с тобою, лапулька,
давненько, так что всякое могло случиться - да это и не важно. Я такой шаг
с твоей стороны расцениваю, как предательство. Служение великой идее не
терпит мирской суеты. Непримиримая борьба за идеалы грядущего освобождения
народов требует от меня всех сил. Допрежь ты всегда это понимала и, полагаю
мнением, не будешь держать на меня зла за то, что вперед я воздержусь от
всяких с тобою сношений. Но порадуйся за меня: я нашел наконец то, что
искал..."
Это письмо было приобретено архивом уже в архиве полиции. Заметив изменения
в фигуре гувернантки, галантерейщик выпер лапульку с треском. Какими-то
крохами сбережений она еще сумела дотянуть до родов, сумела родить, а,
оклемавшись едва, не придумала ничего лучше, как идти на панель. Опыта у
двадцативосьмилетней русской идеалистки не было никакого по этой части. По
простоте она влезла на чужой пятачок, и ее зарезал сутенер державших эту
территорию дам. Что стало с ребенком, выяснить не удалось.
Буквально раздавленный, я сидел, тупо глядя на ломкие мелкие странички,
покрытые бледной вязью выцветших чернил и, забыв всю арифметику, считал на
пальцах. если в конце августа - пять, значит, в конце сентября - шесть...
значит, девять - в конце декабря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81