Вот почему для меня и стали, пожалуй, программными эти строки моих стихов:
Наука радости — наука побеждать,
Одолевай препятствия без гнева
И понимая их предназначенье:
Они даны, чтоб высекать огонь.
А истина — живое существо,
Не хмурое, а радостное.
Лики Его изменчивы, поскольку это жизнь.
Улыбка сфинкса — радость сквозь страданья.
Чтоб звезды видеть — Их зажги в себе.
Вселенную притягивает сердце,
И космосы вращаются быстрей,
Поскольку мощный импульс ускоренья
Им радостное сердце придает.
…А если Солнце радости восходит,
Оно уж не заходит никогда.
Впервые мне удалось побывать в Индии в 1974 году, в канун столетнего юбилея Николая Константиновича Рериха. Собственно, моя поездка и была подчинена целям подготовки юбилея. Впечатления от путешествия, предпринятого мною, легли в основу документальной повести «Семь дней в Гималаях».
Вновь я приехал в Индию (теперь уже в составе писательской делегации) в 1981 году. Парадоксальная сторона моих путешествий состояла вот в чем. Если в первый раз — а я попал тогда в Индию летом — мне пришлось страдать здесь от холодов (поскольку судьба забросила меня в Гималаи), то во второй раз, когда я очутился здесь зимой, я порядком мучился от жары и духоты. Декабрь в южных широтах таков, что поневоле приходят на память строчки Пушкина: «О наше северное лето, карикатура южных зим». В Бомбее и Мадрасе термометр твердо держался на отметке тридцать градусов выше нуля. Светлая рубашка, которую я надевал в ожидании официальных приемов, к вечеру становилась темной, как земля.
Однако сами индийцы относятся к своей зиме достаточно уважительно. В этом мы могли наглядно убедиться, купаясь в абсолютном одиночестве в волнах Индийского океана. Пляж модного курорта под Мадрасом был безлюден и пустынен. Наверное, в глазах местных жителей мы выглядели настоящими «моржами».
В Мадрасе я и познакомился с Налине. В переводе с тамильского «налине» обозначает «лотос». Мы тут же решили, что это имя удивительно точно соответствует облику стройной, изящной индуски с нежным, задумчивым выражением лица, которое, кстати, ничуть не портили очки. Наоборот, они придавали лицу оттенок мечтательности и даже некоторой загадочности. Налине работала преподавателем русского языка, прекрасно знала наш язык, нашу литературу — потому ее и назначили нас сопровождать. Чуть ли не сразу она поделилась своей мечтой побывать у нас в России, чтобы увидеть наконец-то воочию снег. На картинах, в кино она, конечно, снег видела, а вот в натуре, чтоб потрогать его рукой, — пока не приходилось.
Так получилось, что на другой день у меня состоялся доверительный разговор с Налине, из которого я узнал, что вскоре — примерно через месяц — она выходит замуж. Родители, как это здесь принято, сами выбрали ей мужа.
— У нас не так, как у вас, — прокомментировала свое сообщение Налине. — По своему выбору у нас женятся редко, и, как правило, такие браки несчастливы. Вот моя старшая сестра вышла замуж по любви. Так это превратилось в настоящую трагедию. Она — кришнаитка, он — шиваит. Ни та, ни другая семья не признавали этого брака. В течение пяти лет они страшно бедствовали, чуть не впали в нищету. Лишь теперь их положение несколько изменилось к лучшему, стабилизировалось.
Я спросил у Налине, когда она познакомилась со своим будущим мужем. Оказывается — позавчера. Жених произвел на нее неплохое впечатление. Он нравится ей тем, что совпадают их взгляды, вкусы, но больше всего тем, честно призналась Налине, что хорошо зарабатывает (он бухгалтер и получает довольно приличное жалованье).
— Чувствуется, что человек он добрый, — сказала Налине и пообещала, сопроводив свои слова очаровательной улыбкой (так она и осталась навсегда в моей памяти с этой улыбкой и с этими словами): — Я постараюсь его полюбить..
Если я не выявлял эти контрасты, если не акцентировал на них особого внимания в своих вещах, то не только потому, что не претендовал на энциклопедический охват индийской жизни, но и потому, что ставил перед собой цель обозначить духовные вершины Индии подобно тому, как ищут и находят в нашей стране такие же духовные вершины индийцы, расположенные к нам. А, как известно, устами своих высочайших авторитетов Индия не раз заявляла о любви к России, о восхищении ее самоотверженной миссией. Одним из первых (если не первым) в этом ряду следует назвать имя Вивекананды (1863-1902).
У меня есть небольшая поэма о Вивекананде, которая строится как его своеобразный монолог ("И говорил своим ученикам Вивекананда). Мне приходилось читать поэму в Индии. Не без трепета я делал это на его родине — в Калькутте, в миссии Рамакришны, в институте, носящем имя Вивекананды. Признаюсь: мне было радостно узнать, что, по мнению учеников и последователей Вивекананды, в стихах точно схвачено и передано самое главное, а именно — дух и устремления их Учителя. Особенно это относится к последней части поэмы, где как бы спрессованы пророческие мысли, высказанные им в конце прошлого столетия в предчувствии величайших социальных сдвигов:
Дробится в брызги мелкие поток,
И неподвижны валуны глухие.
Друг против друга — Запад и Восток.
Два полюса. Два мира. Две стихии.
Но грани, разделяющие нас,
Как все, что разделяет, иллюзорны.
И ведь кому-то надлежит сейчас
Собрать для нас разбросанные зерна.
Кто на себя возьмет великий труд?
Америка? Я утверждаю ныне:
Коль скажут вам «Америка», соврут —
Мещанский дух бесплоднее пустыни.
Нет, не она прорвет заклятый круг.
Нет, не она — водитель и мессия.
О сокровенном размышляя вслух,
Без колебанья говорю — Россия!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145