Эйнштейн, Шредингер, Гейзенберг, Паули и прочие первопроходцы познакомили мир со своими открытиями, не достигнув и тридцати лет. Можно, конечно, как Бор, мудреть с годами, но и Бор проник в глубь атома совсем молодым. Так что, называя статьи Джека Брайнта блестящими, я не хочу сказать, что он подавал большие надежды. Суть в другом: он был гением без всяких скидок на возраст, встал в один ряд с великими, еще не защитив диплома.
В первые два года, которые он провел в Ирвине, я искренне верил, что Джек совершит переворот в физике. Он обладал уникальным даром: интуиция безошибочно вела его к цели, сметая все сомнения и преграды. А кроме того, он достаточно хорошо знал математику и обладал должной настойчивостью, чтобы, следуя за интуицией, высветить истину во мраке непознанного.
Его работа не имела непосредственной связи с моей. Мой проект обратимости времени переходил из теоретической в экспериментальную стадию, ибо я уже миновал этапы первичных расчетов и теперь постоянно пропадал на гигантском ускорителе элементарных частиц, пытаясь создать достаточно мощные энергетические поля, чтобы послать фрагменты атомов в прошлое.
Джек, наоборот, был чистым теоретиком. Его занимали атомные силы притяжения. Их наличие, разумеется, ни для кого не составляло тайны. Но Джеку удалось по-новому взглянуть на некоторые положения, вытекающие из экспериментов с мезонами, проведенных в 1935 году Юкавой. По ходу дела он переосмыслил всю имеющуюся информацию по «клею», тем силам, что сохраняют атом единым целым. И у меня сложилось впечатление, что Джек находился на пороге одного из самых выдающихся открытий в истории человечества: осознания фундаментальных энергетических взаимоотношений, лежащих в основе мироздания.
К чему, собственно, и стремятся все физики.
Как научный руководитель Джека, я, конечно, приглядывал за ним, просматривая черновики его докторской диссертации, но большую часть времени, естественно, уделял своей работе. Но постепенно до меня дошло, к чему может привести успешное завершение этих исследований. Его выкладки не выходили за пределы чистой физики, но в будущем могли приобрести сугубо практическое значение. Он уверенно шел к открытию высвобождения из атомов энергии сил притяжения и ее высвобождения не в виде взрыва, но контролируемого потока.
Сам Джек этого не понимал. Практическое приложение теоретических расчетов его не интересовало. В стерильной атмосфере математических уравнений у него не возникало даже мысли о том, к каким последствиям для фондовой биржи могли привести его труды. Я — понимал.
Резерфорд в начале двадцатого столетия занимался чистой теорией, однако именно его работы привели к взрыву над Хиросимой. Ученые, не столь гениальные, как Джек, покопавшись в его расчетах, нашли бы, как высвободить энергию атома. Причем обошлись как без деления атома, так и без ядерного синтеза. Появлялась возможность влезать в любой атом и черпать из него энергию, словно воду из колодца. Если Джек доводил свою работу до логического конца, горсть земли могла бы питать мегаваттовый генератор. Нескольких капель воды хватило бы для полета на Луну. То была сказочная энергия.
Но работу свою Джек не завершил.
На третий год пребывания в Ирвине он пришел ко мне, усталый, подавленный, чтобы сказать, что прерывает подготовку диссертации. Он, мол, дошел до той точки, где надо остановиться и обдумать достигнутое. А пока просит разрешение на участие в каких-либо экспериментах, для того чтобы сменить обстановку. Я, естественно, согласился.
Я ничего не сказал ему о том практическом потенциале, что таился в его исследованиях. Не считал себя в праве. Признаюсь, его решение приостановить работу над диссертацией вызвало у меня не только разочарование, но и облегчение. Я задумывался над тем, что могло бы произойти с нашим обществом через десять или пятнадцать лет, когда, благодаря Джеку, каждый дом получил бы неиссякаемый источник света и тепла, а транспорт и коммуникационные системы перестали бы зависеть от традиционных способов подачи энергии, когда рухнула бы привычная структура отношений труда и капитала. Социология — не моя специальность, но выводы, к которым я пришел, меня встревожили. И, будь я руководителем одной из транснациональных корпораций, я приказал бы незамедлительно убить Джека. Но я был физиком, а потому всего лишь заволновался. Сказанное выше характеризует меня не с лучшей стороны. Настоящий ученый идет вперед, невзирая на последствия. Он ищет истину, даже если истина может взорвать цивилизацию. Таковы уж научные принципы.
Я, однако, держал свое мнение при себе. Пожелай Джек вернуться с своим исследованиям, я бы не пытался воспрепятствовать ему. Даже не попросил бы его обдумать, к чему это может привести. Он не отдавал себе отчета о вставшей перед ним моральной дилемме, а я не собирался указывать ему на нее.
Молчание, естественно, превращало меня в соучастника уничтожения созданной человечеством экономики. Я мог бы указать Джеку, что успешное завершение его работы даст каждому из нас доступ к дешевой, ничем не ограниченной энергии, разрушит саму основу человеческого общества, мгновенно разобщит людей. Мое вмешательство заставило бы Джека задуматься. Но я ничего не сказал. И не надо делать из меня героя. Не было нужды что-либо говорить, раз Джек бездельничал. Я мог не тревожиться, добьется он успеха или нет. А вот если бы он вновь взялся за расчеты, мне пришлось бы выбирать, то ли поддержать свободный полет мысли, то ли остановить его ради сохранения экономического status quo.
Выбор был бы нелегкий, но, к счастью, до этого дело не дошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75