Грунтовые воды просачивались сквозь пористый известняк, в дальних углах
гулко капало. Камни под ногами были покрыты студенистой слизью, и
следовало быть очень осторожными, чтобы не поскользнуться и не упасть на
крутом спуске. Это было настоящее нисхождение в преисподнюю.
Трое суток тащились мы к этой пещере по совершенно незнакомой мне
местности, переправляясь вброд через своенравные речушки и карабкаясь
вверх по текучим осыпям. Всю дорогу брат был молчалив и мрачен. И только
когда мы взобрались на каменистую площадку перед узкой, кривой трещиной в
скале, на западном склоне Южного Урала, он рассказал мне все. Но говорил
он так, словно обращался не ко мне, а к самому себе. На губах его
проступала едва приметная улыбка, однако и улыбался он не тому, о чем
говорил, а каким-то своим потаенным мыслям.
"Это удивительный старик, - с восхищением рассказывал брат. - Лысый,
как задница. И вся голова у него покрыта этакими коричневыми старческими
пятнами. Он совершенно глух, и я ни разу не слышал, чтобы он произнес хоть
слово. Когда я заговариваю с ним, он только ухмыляется в ответ. И ты бы
посмотрел, какой довольный у него при этом бывает вид. Он скалит серые
беззубые десны, а мне так и кажется, что вот сейчас он протянет скрюченную
руку и погладит меня по волосам. Знаешь, как я его называю? Харон. Что,
говорю, Хароша, хреново тебе тут? Но он только улыбается - улыбается, а
глаза у самого мутные, как стоячая вода. И, Господи, грязный-то он какой,
зарос весь. И не борода у него, а этакая, знаешь, белесая щетина по
щекам... Я думаю, это какой-нибудь отшельник: раскольник или еще
что-нибудь, хотя я никогда раньше не слыхал, чтобы раскольники прятались в
таких пещерах. Живет он в каменной халупе на берегу широкой подземной
реки, над которой стоит сплошной туман; у него есть лодка, настоящая
лодка, огромная и черная. И тяжелая, как будто тоже из камня. Я было
попросил его перевезти меня на другой берег. Сначала он не понимал,
склабился добродушно. Тогда я объяснил руками и гляжу, дошло до старика:
помрачнел вдруг, склабиться перестал и в халупу свою убрался... - Брат
замолчал, а потом проговорил переменившимся голосом: - Но я все же хочу
посмотреть, что там такое, на том берегу. И, кажется, я нашел одно
средство... уж теперь-то он не сможет мне отказать..."
Он резко поднялся: "Ну, с Богом, что ли?"
И вот теперь брат молча шел впереди, освещая тесные стены фонариком,
круглое желтое пятно скакало из стороны в сторону, повторяя его движения.
И неожиданно оно соскользнуло со стены в провал, рассеялось в пустоте, а
затем прочертило резкую дугу и ударило мне в глаза. Я отвернулся и
заслонил лицо ладонью, в глазах у меня запрыгали разноцветные пятна. Брат
торопливо опустил фонарик, а потом совсем выключил его.
Мы стояли в огромной каменной полости, своды которой исчезали далеко
наверху; справа величественно текла подземная река; молочный туман
покрывал ее непроницаемой завесой; от черной воды тянуло пробирающей
насквозь сыростью. На берегу, возле зловещего красного костра, скрючившись
и протянув к огню руки, сидел пещерник.
Заслышав наши шаги, он поднял голову - увидал брата, беззубо
ухмыльнулся и, торопливо поднявшись, заковылял к нам. Это был древний, но
еще крепкий старик. На его плечах, обнажая выпирающие ключицы, висела
рваная мешковина с дырами для рук. Голые руки и торчащие ноги были
жилистыми и необыкновенно тонкими. Он стоял перед нами, любовно глядя на
брата и словно бы совсем не замечая меня.
- Скучал без меня, Хароша? - ласково проговорил брат, тоже так и
умывая его взглядом. - А я тебе гостинца принес. Пожрать я тебе принес,
Хароша. Любишь пожрать-то? Лю-бишь, по глазам вижу, что любишь.
Мы подошли к костру, и брат начал выгружать одну за другой из рюкзака
банки с тушенкой, буханки хлеба.
- Счас закусим перед дорожкой, - говорил он, вскрывая банку с
говядиной карманным ножом и густо накладывая на краюху черного хлеба
влажно поблескивающие куски. - Держи, - он протянул горбушку старику, тот
осторожно принял ее в ладони, понюхал широкими ноздрями и вдруг, легко
вскочив на жилистые ноги, проворно побежал к видневшейся неподалеку
хижине, сложенной из каменных обломков.
- Куда это он? - спросил я.
Брат пожал плечами. Вскоре старик вернулся, но уже с пустыми руками.
Так же проворно он уселся на свое место и снова преданно уставился на
брата. Серые его, как вареная резина, губы были растянуты в довольную
ухмылку.
- А у меня для тебя еще кое-что есть, - преувеличенно громко, как
глухому, сказал брат, вытирая рот и доставая что-то из кармана брюк. -
Взгляни-ка, - он взял левую руку старика и горстью согнул ему деревянные
пальцы, которые тотчас распрямились.
На темной ладони старика лежал еще более темный тяжелый кружок.
Некоторое время старик непонимающе смотрел на него с застывшей довольной
усмешкой на мертвых губах, затем его ухмылка стала слегка натянутой,
словно бы выразив недоумение. Медленно, медленно пробивалось понимание в
мутных, давно умерших глазах. Улыбка сошла с его лица. Старик поднял
взгляд на брата. Но теперь в них не было и следа былой ласковости или
любопытства. Они были неподвижны и непроницаемы, как камни. И они были
холодны, как вечность или священный долг. Он сжал ладонь и, поднявшись во
весь рост, пошел к лодке. Неожиданно он показался мне огромным и могучим
со спины, его густая черная тень от костра выросла неимоверно впереди него
и первой достигла лодки, вскарабкалась через ее высокий борт и затаилась
там, поджидая брата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24