Хотел сравнить машину с женщиной, но вовремя сообразил, что такое сравнение неуместно. – Обращайся с ней как с лошадью. Полегче. – И тут же почувствовал, как ослабла хватка Дэвида на руле. – Вот так, Дэвид.
Он искоса взглянул на мальчика и вдруг почувствовал разочарование. Чутье подсказывало ему, что перед ним птица, один из тех редких представителей рода человеческого, для кого голубое небо – естественная среда. Но в первые мгновения полета на лице мальчика застыло выражение ужаса. Губы и ноздри обвело мраморно-белыми полосками, в темно-синих глазах показались тени, словно акулы под поверхностью летнего моря.
– Левое крыло вверх! – рявкнул он разочарованно, надеясь вывести мальчика из шока. Крыло тут же поднялось и застыло, никакая правка не требовалась. – Выровняй машину. – Его руки лежали на приборной панели, но вмешательство было ни к чему. – Закрой дроссель. – Правая рука мальчика безошибочно нашла дроссель. Барни снова посмотрел на него. Выражение лица Дэвида не изменилось, и Барни неожиданно понял, что это не ужас, а экстаз.
"Он птица", – удовлетворенно подумал Барни, и пока они выполняли обычный полет с разным набором высот и поворотов, он вспоминал, как тридцать лет назад другого мальчика в старом желтом «тигровом мотыльке» охватил такой же восторг.
Они обогнули голубые горы в белых снежных шапках и полетели по ветру.
– Ветер как море, Дэвид. На большой высоте он может мешать, а может и облегчить полет. Следи за ним. – Дэвид кивнул. Получая первые уроки летной науки, он наслаждался каждым мгновением полета.
Они повернули на север над мрачными голыми землями, розоватыми и коричнево-дымчатыми, лишенными своих богатых золотистых одежд – пшеницы.
– Теперь колесо и руль одновременно, Дэвид, – сказал Барни. – Попробуем резкий поворот. – Крыло пошло вниз, и горизонт перед носом самолета повернулся.
Прямо впереди морские волны разбивались о длинные полосы желтовато-белого прибрежного песка. Атлантический океан, холодно-зеленый, зыбился под ветром, украшенный белыми пятнами пены.
Снова на юг, вдоль береговой линии, откуда на них, прикрывая глаза руками, смотрели меленькие фигурки, на юг, к большой плоской горе, которая обозначала границу суши: под таким углом ее очертания казались незнакомыми. В заливе было множество кораблей, а под крутыми склонами горы теснились здания, в их окнах отражалось зимнее солнце.
Еще один поворот, быстрый, уверенный; Барни убрал руки с приборов; «сессна» пролетела над Тайгербергом и взяла курс на аэродром.
– Теперь я, – сказал Барни. Он перехватил управление, посадил машину и подрулил назад на площадку. Выключил двигатель.
Они немного посидели молча. Оба чувствовали, что произошло что-то очень важное.
– Все в порядке? – спросил наконец Барни.
– Да, сэр, – кивнул Дэвид.
Они отстегнули ремни и выбрались на бетон. Молча пошли в ангар. У входа остановились.
– В следующую среду? – спросил Барни.
– Да, сэр. – Дэвид направился к ожидающему «кадиллаку», но, пройдя с десяток шагов, остановился, повернул назад. – Так здорово мне еще никогда не было, – застенчиво сказал он. – Спасибо, сэр. – И пошел к машине. Барни смотрел ему вслед.
«Кадиллак» тронулся, набрал скорость и исчез за деревьями у последнего здания. Барни усмехнулся, печально покачал головой и побрел в мастерскую. Сел в старое вращающееся кресло и положил ноги на стол. Достал из пачки смятую сигарету, расправил ее и закурил.
– Здорово? – переспросил он, улыбаясь. – Болтовня! – Он бросил спичку в корзину для бумаг, но промахнулся.

* * *

Телефон разбудил Митци Морган, и она, выбравшись из-под подушки, ощупью отыскала трубку.
– Да?
– Митци?
– Папа, ты прилетишь? – Она почти проснулась, услышав голос отца и вспомнив, что сегодня он должен прилететь к ним в загородный дом.
– Прости, девочка. Тут кое-что произошло. Не вырвусь до следующей недели.
– О, папа! – выразила Митци свое разочарование.
– Где Дэви? – быстро спросил отец, чтобы избежать дальнейших упреков.
– Хочешь, чтобы он тебе перезвонил?
– Нет, я подожду. Позови его.
Митци встала, подошла к зеркалу и попыталась пригладить волосы. Светлые, вьющиеся, они приходили в беспорядок от первого же прикосновения солнца, соли или ветра. А ненависть к своим веснушкам она испытывала всякий раз, когда видела свое отражение.
– Ты похожа на китайского мопса, – сказала она вслух, – на маленького толстого китайского мопса с веснушками, – и отказалась от попыток пригладить волосы. Дэвид видел ее такой много раз. Накинув на голое тело шелковый халат, она вышла в коридор и направилась мимо родительской спальни, где спала мать, в жилую часть дома.
Дом состоял из ряда открытых галерей и флигелей – стекло, сталь, белая сосна... Галереи поднимались по дюнам от берега, сливаясь с морем и небом, только стекло отделяло людей от природы, и сейчас рассвет наполнял дом странным мерцающим светом, в котором массивный мыс Робберг, резко очерченный на фоне неба, казался легким перышком.
В салоне все говорило о вчерашней вечеринке; двадцать постоянных гостей дома и множество других из летних домов на дюнах оставили следы своего пребывания: пролитое пиво, переполненные пепельницы, пластинки, небрежно вынутые из конвертов.
Митци пробралась через этот кавардак к лестнице, ведущей к комнатам гостей. Осторожно толкнула дверь Дэвида: открыто. Вошла. Постель не смята, но джинсы и свитер брошены на стул, туфли небрежно скинуты.
Митци улыбнулась и отправилась на балкон, высоко нависавший над пляжем, на уровне чаек, которые уже подбирали то, что за ночь выбросило море.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16