Во мне боролись гнев и жалость. Я смутно чувствовал, что ловушка, в которую я угодил, не только смертельно опасна, но за внешне бросающимся в глаза страшным фасадом её притаилась унижающая меня беспомощность. Казалось бы, я сам выбрал себе роль, и сделка была честна, но наглая уверенность боса в своем праве творить личную реальность, сатанинская кулинария из людских судеб с приправами чужих острых эмоций бессознательно придавливала.
Кулагин шахнул рукой и поднял рюмку, салютуя мне, - жест, на фоне вершащихся событий уже не казавшийся смешным. С лязгом ушли в потолок решетки; неторопливо озираясь выходили звери. Львица сверху не казалась большой, - с огромного дога, только ниже. Тигр хлестал себя хвостом по бокам и свирепо рычал; отворачиваясь, я увидел, как нервно переступила девушка, до сих пор не издавшая ни звука, - возможно завязан рот. Пожилая женщина слева пронзительно закричала, мужчина рванулся; я видел, - врезаясь в плоть, веревки резали кожу - полоской выступила кровь. Львица вдруг быстро потрусила к столбам. Тигр все ещё охлестывал себя хвостом.
Я неожиданно для себя открыл прозрачную дверцу и прыгнул на арену к этим троим. Я уже не думал - пришло время инстинктам. Я не знаю, как действуют другие, я сужу по себе, но большинство известных мне мужчин корректируют свое поведение с воображаемым идеалом, почерпнутым из кино или мира уголовщины. Я имею в виду экстремальные ситуации. Глупцы! Чаще всего подобное обезьянничество приводит к могиле: глупые идеалы, глупое окружение, глупые атрибуты мужественности - суровость подлых форм.
Услышав мой прыжок, львица в нерешительности остановилась у столбов. Женщина повисла на путах, мужчина дергался изо всех сил, усилиями лишь окрашивая веревку у локтей, паренек открыл рот в изумлении; забыв, что сам участник действия, смотрел на меня, зверя, зрителей наверху. Львица коротко взревела, я в ответ - ещё громче. Удивленная, она все ещё нерешительно направилась ко мне. В ярости, замешанной на страхе, я ногой расшвыривал опилки. Я заводился неожиданно быстро. Львица приостановилась метрах в пяти, прилегла и медленно-медленно поползла ко мне - я по кругу отходил.
Вдруг босой ступней нащупал твердое - камень, осколок бетона, - быстро нагнувшись, схватил, бросил в нее. Львица ужасно взревела, - камень попал в нос, - прыгнула ко мне. Я видел выпущенные когти на распяленных лапах. Я отпрыгнул в сторону, рядом рухнула промахнувшаяся кошка. Я сильно ударил её ребром ладони по шее. Львица дернулась, медленно повернула ко мне голову. Я ударил её ногой в нос и тут же прыгнул ей на спину, обхватил сгибом локтя горло зверя, второй рукой закрепил удушающий замок, ногами оплел ребра. В последующем рыке её я уловил замешательство, замешательство и ярость; мужчина у столба таращил глаза так, что казалось вот-вот опустеют глазницы, а парень не закрыл до сих пор рта.
Жесткая шерсть загривка царапала мне лицо; желтая шерсть незнакомо пахла зверем, из близкой, старавшейся достать меня пасти, смрадно дохнуло чем-то мясным, нутряным, дохнуло ужасом. Руки мои медленно разжимались, шея львицы стала твердокаменной, я изо всех сил сжал сплетенные ноги и раздавил зверю ребра. Теряя силы, она зарычала, еще; я коленями ощущал подающиеся разломы костей и сжимая ей легкие, сердце, выдавливал душу и жизнь из судорожно разевемой пасти.
Еще несколько мгновений я лежал на мелко подрагивающем звере, но близко услышанный рык тигра заставил меня вскочить и ринуться к все ещё открытой дверце на переходе. Я прыгнул, ухватился за порог дверной коробки, подтянулся и уже сверху смотрел на почти выползшее из пут тело девушки, дыру в животе с тянущейся к оторванной ноге толстой веревкой внутренностей и тигра, вонзающего клыки в совсем недавно живую плоть. Здесь делать было нечего.
И от всего пережитого: от смятения, торжества, боли и ликования, я, неожиданно для себя, заревел дико, хрипло. Меня грозило разорвать торжество, ликование. Я был раздираем такой свирепой радостью, какой раньше никогда не ощущал. Я радовался победе, я был счастлив, я был жив; даже разорванное бедро, кровоточащие от глубоких царапин руки, даже вывихнутая ступня - все было включено в систему моего ликования, только подчеркивало мою победу, мое право жить!
Пробившись сквозь шум издаваемый мной, сухо щелкнули замки; заткнувшись, я увидел запертые двери на зрительскую галерею, на арены - я оглянулся, выхода не было. С шипением, сладковато поплыл газ. Опустошение чувств. Я ударил по прозрачной стене - глухой номер. Шипело все сильнее; рванувшись к разлегшимся патрициям, я вдруг потерял их из виду, - все стало расплываться, темнеть, уплывать...
* * *
Меня вытолкнули из темноты на яркий свет арены. Я споткнулся о порог, но натяжением веревки, концом которой были стянуты назад мои локти, меня поддержали. Еще раз толкнули в спину.
- Шевелись! - сказал Сашок. Когда-то он боролся с самим Ярыгиным, не уступая тому в силе, только в честолюбии.
Плечи у Сашка тяжелые, спина горбатая от мышц, шея толстая, а вот голова нормального размера, что, невольно, оправдываешь отсутствием мозгов, а низкий лоб и изуродованный ударом нос только укрепляют подозрения. Еще только заступив работать вышибалой, я уже ощущал его внимание, - Сашок норовил зацепить, толкнуть, сдавить ладонь; быть первым не всегда удобно, первый на виду, первый чувствует угрозу даже там, где её нет. Во всяком случае, я никогда не претендовал на почетную роль быть главным кулагинским мордоворотом.
- Шевелись, - снова подтолкнул меня Сашок. - К телке ведем, щас обрадуешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17