Потому что - Хронос! Хронос! Ковчег! Мне отсюда не выбраться. Я спросил
неизвестно кого - искаженные, пропадающие и выныривающие лица: Как пройти
на деревню Лаврики? - пять торопливых рук тут же указали мне в
противоположные стороны: Туда!.. - Можно было не спрашивать. Я все время
чувствовал сучковатые жесткие пальцы на горле.
Апкиш вчера сказал:
- Социализм в нашем варианте - это железная естественная
регламентация. Государство пронизывает собою всю толщу жизни. Существуют
конституционные гарантии. Это правда. Но существуют еще и невидимые,
всепроникающие, абсолютные и жестокие законы власти, которые, как
универсальный клей, цементируют наше общество, придавая ему совершенную
форму. Каждое слово предписано. Каждый поступок заранее согласован.
Внутренняя цензура - это воздух, которым мы дышим с детства. В паузах
великих речей сквозит тюремная тишина, и зовущие лозунги примотаны колючей
проволокой. Вы мне скажете: Тоталитарный режим? - Да!.. - Вы мне скажете:
Империя коммунистической бюрократии? - Да!.. - Но одновременно - и
консолидация, и уверенность, и стабильность. Прежде всего - стабильность.
Так хочет народ. Косметические средства здесь не помогут. Надо либо ломать
до основ, которые были, по-видимому, хороши, либо шествовать дальше, как
на параде: бурно радуясь и разворачивая транспаранты - обращая восторги к
праздничным золотым трибунам...
Он сидел - бледный и хрупкий, как статуэтка, странно ушастый,
керамический, неподвижный - отражаясь в лакированной пустыне стола. Перед
ним лежал длинный заточенный карандаш.
Только и всего.
Я сказал, преодолевая гипнотическую силу его интонаций:
- А вы не боитесь вслух говорить об этом? Для _в_а_с_ ведь тоже
существуют невидимые и жестокие законы. Может быть, даже более жестокие,
чем для _н_а_с_. И, между прочим, Корецкого _р_а_з_д_а_в_и_л_и_ за гораздо
меньшее свободомыслие.
Но Апкиш лишь изогнул брови:
- Кабинет не прослушивается. Провинция. Кроме того, ситуация у нас
исключительная: главное - играть по сценарию, остальное неважно. А
Корецкий ваш - просто дурак. Ему надо было прийти ко мне. Обязательно.
Сидел бы сейчас - здесь, а Батюта - в лагере. Я нисколько не шучу. Иногда
позарез нужны свежие незамутненные люди.
Он легонько кивнул мне и ужасно медленно, будто створки раковин,
опустил известковые хрустящие веки.
Аудиенция была окончена.
- С вами страшно жить в одном мире, - поднимаясь, ответил я.
Видимо, меня опять _к_о_р_р_е_к_т_и_р_о_в_а_л_и_. Видимо,
психологически. Я прекрасно слышал короткий и резкий гудок приближающегося
поезда. Жаркие туманные дали неожиданно распахнулись передо мной.
Бросилось вдруг в глаза: стрелка, шлагбаумы, ровная протяженность путей,
которые немного подрагивали. Шпалы были засыпаны непережженным углем.
Остро пахло гарью. Паровоз ворвался на станцию, точно землетрясение -
пышущий дымом и скоростью, громыхающий раскаленным железом. Это был
товарняк: вагонетки, груженные серой щебенкой. Вероятно, для стройки. Они
свистели мимо, как проклятые. Ветер, нажимая поверх, сдувал полотнищами
неприятную колкую пыль. Глаза у меня слезились. Я стоял у самых рельсов, и
свистящие гнутые поручни мелькали, как взмах крыла. Есть у вагонеток такая
узенькая лесенка сбоку. Лесенка - две ступеньки. Нечего было и думать,
чтобы уцепиться за нее. Я постанывал от волнения. Если я сейчас не уеду,
то я погиб. Это мой последний шанс. Я примеривался тысячи раз и тысячи раз
не решался. Сучковатые пальцы по-прежнему держали меня. Очень мешал
конверт, зажатый под мышкой. Его некуда было деть. Грохот удилищем стегал
по ушам. - Безнадежно!.. - высоким срывающимся голосом прокричали мне
сзади. Я досадливо отмахнулся. Подумаешь, Циркуль! Чихал я на Циркуля! -
Почтово-багажные... идут медленнее... все равно безнадежно!... -
прокричали мне сзади. Я опять отмахнулся. У меня не оставалось времени.
Вагонетки лупили по глазам яркими промежутками солнца. Наступала
томительная секунда: звенящая и определяющая судьбу. Я отчетливо
представлял себе, как я прыгаю, промахиваюсь, ударяюсь, судорожные руки
соскакивают и крутящаяся безостановочная махина колес, уродуя и сминая,
торопливо колотит меня по шпалам. В кино это выглядело намного проще: беги
рядом с поездом и цепляйся. Но ведь - это в кино. И для этого надо иметь
обе свободных руки. Обе руки - как минимум. Или все-таки бросить, к
чертям, документы? Я рванулся вдоль насыпи, напрягаясь и холодея, - что-то
немотно ударило по щиколотке, что-то поехало, осыпаясь, вертикально встала
земля, кувырнулся летящий состав, в невозможной близости прыгнули к лицу -
гравий, песок, темное воющее пространство под вагонами. Я даже не успел
испугаться по-настоящему. Смерть была совсем рядом. Сильные руки
подхватили меня и, немыслимым образом крутанув, снова поставили на ноги.
Оборвался камнепадный грохот. Прозвенев на последнем стыке, поезд кончился
- стремительно уходя, превращаясь в дымную точку на горизонте. Тут же все
прекратилось. - Отпустите меня! - раздраженно сказал я, отрабатывая назад
локтями. Мне хотелось заплакать. Это был не Циркуль. Это был высокий
худощавый интеллигентный человек с длинными волосами, будто лен,
рассыпанными по плечам. Бархатная зеленая куртка и обтянутые брюки из
белой джинсы. Лира в петлице, золотые пуговицы, крестик на тончайшей
цепочке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83