Мельхиоровые ногти ее протянулись вперед.
Бестолково и жутко ощупывала она пространство. Тишина стояла чудовищная.
Надрывалось деревянное солнце. Распускался чертополох. Пахло дешевым
портвейном, и предательски ляскали зубы у трясущегося редактора. Призраки
вышли на охоту. Я боялся, что сейчас закричу. Пропади все пропадом! Но
именно в тот момент, когда воздух, задержанный в груди, уже раздирал мне
легкие, неожиданно прошуршали шины, и подросток в футболке и в
тренировочных штанах соскочил на ходу с велосипеда, зарывая сандалии в
пыль. - Опять, идиотка, надралась! - крикнул он. - Застегнись, тебе
говорят! Чучело!.. Марш домой, пока я тебя не пришиб!.. - Губы у него
побелели от бешенства. Дева покачнулась. - Тц... тц... тц... тц... -
сказала она. - Ты на меня не шуми. У меня задание... - Знаю твое задание!
- сказал подросток. - Бормотуху хлестать! Дам по морде, вот и будет
задание! - Он угрожающе двинулся, поднимая кулак, но Дева мгновенно
положила пальцы на руль, и подросток тут же застыл, распялив в
неподвижности малахитовые глаза. Тогда Дева хихикнула: Так-то ведь лучше,
пупсик... - и принялась бесцеремонно ощупывать - плечи, гортань,
тонкостенные пушистые щеки. От ее прикосновений оставалась на коже яркая
синева. Это было спасение. Дева ничего не слышит сейчас. Она в эйфории. Я
немедленно сказал редактору: Уходим отсюда! - У меня еще теплилась
небольшая надежда. Но редактора уже не было рядом. Совсем не было! Черное
корявое дерево, опаленное грозой, поднималось вместо него: корни на глазах
изгибались, чтобы протиснуться в почву, а короткие оголенные сучья
раздваивались и уплотнялись, покрываясь корой. Я в недоумении дотронулся
до ствола, и горячая поверхность дернулась, как животное, простонав: Не
надо... - голос быстро ослаб, изменился, рассеялся, успокоилась
разрываемая земля, крона шевельнулась в последний раз и одеревенела, с
потрясенной верхушки слетел одинокий желто-огненный лист - и вот тогда мне
стало по-настоящему страшно.

5. НОЧЬЮ НА ПЛОЩАДИ
Я хватался за воздух. Машина шла юзом. Задняя половина ее крутанулась
и неожиданно затыртыркала, будто по сырой резине. Тесный фургончик
накренился. Мигнул свет в кабине. Я вдруг оказался распластанным поверх
слипшегося комка. Казалось, мы сейчас перевернемся. Разом вскрикнули.
Вырос хоровод подошв. Но уже в следующую секунду раздался обратный
спасительный удар и заскрежетало сцепление. Колеса опять очутились на
грунте. Нас швырнуло в другую сторону. Было не пошевелиться. Я едва дышал.
Грузный Батюта придавил меня всеми своими девяноста четырьмя килограммами,
а сбоку острым локтем залезал под ребра неприятный грошовый субъект,
состоящий, наверное, из одних костей. От него изрядно попахивало.
Дребезжали запоры на прыгающих дверях. Медленно ворочалось, распадаясь,
переплетение туловищ и конечностей. Лунные решетчатые тени выползали из
замызганного окошечка. Вывернув до хруста шею, я успел заметить позади
неживую раскатанную колею и серебряный горбыль чертополоха, убегающий
куда-то вниз. Кажется, мы свернули на Таракановскую. Слава богу! Впрочем,
это еще ничего не значило. Отсюда так же недалеко. Отовсюду недалеко. Я
прикрыл глаза. По слухам, расстреливают у Карьеров. У Карьеров и у Забытой
Пади. Там, где Рогатые Лопухи. Доставляют партиями. Человек по
восемь-двенадцать. Звезды. Слезящийся голый месяц. Темные и сырые просторы
полей. Бревнами висит над обрывом свет от автомобильных фар. "Синие
гусары" из частей особого назначения переминаются, затягиваясь после водки
"беломором". Лейтенант с татарскими скулами на обветренном плоском лице
весело машет перчаткой: Выхады!.. Сатыройся!.. Равинее-равинее!.. Как
стаишь!.. Пили!!.. - Плачущий надрывный стон раздается из Лопухов.
Перекатывается до горизонта эхо. Утром приходит бульдозер и заравнивает
вывороченный глинозем. Жутко хохочут филины - во имя торжества социализма.
Нет! Не может быть!
Я прислушивался, но выстрелы пока не доносились. Отрезая все звуки,
равномерно гудел мотор. Шелестели шины, и в беспамятстве лепетал Батюта,
как страшилище, навалившийся на меня: Двести рублей, триста рублей...
мелко порезать - и со сметаной... Четыреста рублей, пятьсот рублей - и с
подсолнечным маслом... Семьсот рублей, восемьсот - не вмещается больше,
сытый... - Он был почему-то в трусах цветочками и в домашних матерчатых
тапках с помпончиками. Белый живот его выпирал из-под майки.
Отвратительный белый живот. Словно барабан, - гладкий, усеянный рыжим
пухом. Идельман, касаясь его, морщился, будто стручок. Все-таки изловили
Идельмана. Не удалось отсидеться. И еще двое - незнакомых, испуганных -
глухо молчали в оцепенении. А девица на коленях одного из них непрерывно
подмигивала и жевала резинку. Чихала она на все. Юбка у нее была до пупа.
И неясная женщина, притиснутая к самым дверям, время от времени жалобно
восклицала: Гремячая Башня... Ради бога!.. Только не подвал!.. Ради
бога!.. Только не подвал!.. - Она чрезвычайно густо потела и болезненно
колыхалась мякотью. Ее засадили последней, - сержант наподдал коленом
пониже спины. Тоже, наверное, из отщепенцев. Или просто - блажная. Не
имеет значения. Я старался отодвинуться, но было некуда. Мы набились, как
сельди в банку. Судя по всему, происходила _к_о_р_р_е_к_ц_и_я_. Устрашение
и частичный перемонтаж. Отбраковка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83