То, которое и должно было здесь находиться.
Повторялись события утра.
Толстая неповоротливая страшноватая баба с ведром земляной картошки,
несмотря на жару перевязанная по груди меховым платком, поднималась с
первого этажа, будто паровоз, выдыхая тяжелые хрипы. Ноги ее были обуты в
обрезки валенок, а огромный живот стянут широким солдатским ремнем. Было в
ней что-то от довольного людоеда.
- Ну, не хулюгань, не хулюгань, парень, - _к_а_к_ п_о_л_о_ж_е_н_о_,
сказала она. - Что ты колотишься, бешеный? И никто здеся не живет. Уехал
старик к дочери и ключи мне отдал. Уж которую неделю его нет. Так что, иди
себе, парень, по холодку. Магазины твои давно открыты. А начнешь
хулюганить, посажу тебя, знаешь, в ведро на плитку - будет у меня похлебка
из человечины...
Баба теснила меня невероятным корпусом. Волосы у нее топорщились,
словно пук бельевых веревок. На площадке нам было не разойтись. То, что я
принимал за картошку, на самом деле оказалось скопищем грязно-бурых
пятнистых жаб - полумертвых, подсохших, будто действительно из-под земли.
Лица у них были - сплошь человеческие. Самая верхняя чрезвычайно походила
на Батюту. Прямо копия. Эта жаба выбралась из толкотни, и, оскальзываясь,
цепляясь за ведерную дужку, недвусмысленно погрозила мне пальцем.
- Игры разыгрываешь, журналист. Достукаешься, - пискляво предупредила
она.
Честно говоря, мне все это надоело. Надоело, надоело и надоело. Я
смертельно устал. Существует предел, за которым наступает естественное
пресыщение. Вероятно, так получилось и у меня. Я шагал через двор, и
асфальт колыхался, будто волны в зыбучем песке. Ноги как бы все время
проваливались. Останавливаться было нельзя. Крылья Хроноса шелестели над
головой, и невидимый черный пух обжигал мне щеки. А когда я доплелся до
середины квартала, то из-за угла неожиданно вывернул военный патруль и
пошел шаркать кирзами по осевой широкой улице. Двое рослых солдат
прижимали к груди автоматы, а их третий вел на поводке полутораметрового
служебного таракана с "беломором" во рту. Таракан семенил шестью тонкими
наборами голеностопов, вздергивал, замыкал петлей роговые закрученные усы
и старательно, как овчарка, обнюхивал почву перед собою. Папироса его
беспощадно дымила. Все они, словно по команде, уставились на меня. Улица
была абсолютно пустынна. Даже иммигранты, по-видимому, рассосались. И
куда-то исчезли рыхло-сонные неторопливые аборигены. Будто сгинув сквозь
землю. Значит, Идельман был все-таки прав. Ситуация действительно
переходила в экстремум. Я почувствовал холодок меж лопаток. Локти мои
упирались в полированную тугую поверхность. Я, оказывается, отступал и
теперь открывал спиною запружиненные двери на почту. Это была именно
почта.
Две девицы немедленно появились из задних комнат. Первая была
могучая, точно мамонт, с равнодушными округлыми телесами, выпирающими из
условного платья. А вторая - как школьница, очень чистенькая, застенчивая,
в облегающем скромном фартучке, на котором алел комсомольский значок. Обе
они двигались чрезвычайно свободно и чрезвычайно свободно
переговаривались, словно меня тут не существовало.
- Капли - тепленькие, рубиновые... - А на солнце так и блестят... -
Гвозди притаранил Чухна... - Он способный... - Ну, украл - или что... - А
Надька - насчет изображения... - Сплошь порнуха... Это - балки, веревки...
- Привязали, а потом не поднять... - Ну, описаться можно... - Девки,
смех... - Тьма египетская до часа шестого... - Три "гнилухи", конечно, с
собой... - И в запас... - На газете, стаканы... - И еще захотели
постричь... - Обязательно... - А Надька ему говорит: - Ты попробуй,
попробуй... - Или громом пусть вдарит... - Молоточком по шляпке -
тюк-тюк... - Замотали ему простыню на бедрах... - Голый, жалостливый... -
Для короны - горшок... - Царь Иудеи... - Обязательно... - Сева сделал
копье... - А Надька - подпрыгивает... - Тычет, тычет... - Балданутый
легионер... - Ребра выперли... - Языком и молитвою... - Но - не дали, не
дали... - На вершине холма... - Вечер пятницы... - Солнце к закату... -
Пятки, кости, торчок... - Разумеется, чтоб без ножниц... - А он,
бедненький, как завопит... - Ты оставил меня!!.. - Где ты, господи!!.. -
Час шестой... - Представление... - Девки, восторг!..
Вклиниться в этот разговор было невозможно. Рябь бессмыслицы
убаюкивала меня. Перекашивая до боли зрачки, я расплывчато видел, что
патруль останавливается перед зданием почты. Автоматы, как органы, торчали
у них от бедра. Таракан, разъезжаясь конечностями, точно выброшенный, так
и рвался к добыче. Концентрировались они, разумеется, не на мне.
Концентрировались они, разумеется, на документах. Я ждал оклика или, может
быть, тихого выстрела в спину. Только выстрела пока не последовало. Вместо
этого третья девица - сильно вытравленная, патлатая, пересыпанная
веснушками по голым плечам - неожиданно возникла за рабочим столом и,
выламываясь, выдвигая костяк из халата, окатила меня унижающим,
хрипло-сорванным, перегретым голосом:
- Бандероль?.. Заказная?.. В Москву?.. Почему неразборчиво?..
Гражданин?.. Новокаменная пятнадцать?.. Лучше ценная?.. А бесплатно не
хочете?.. Что бы сразу сказать!.. Вы что, заторможенный?.. Ну и публика!..
Девяносто копеек!..
Поворачивалась она абсолютно не в такт словам. И смотрела, как кукла,
- разведенными от оси глазами. Патлы, смытые перекисью, обнаруживали
черноту корней и смыкались ресницы комковатыми гребенками туши.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83