Там вы
будете расстреляны без суда. Без суда и без следствия. Одновременно.
Операцию проводит "Спецтранс". Есть решение - немедленно очистить весь
город. Я поэтому советую вам укрыться. Где-то спрятаться, пересидеть.
Может, ближе к полуночи обстановка немного наладится...
Стриженый седой мужчина выслушал меня и отступил на шаг.
- Это провокация, товарищи! - громко сказал он, поднимая ладонь. -
Нас хотят втянуть во что-то антисоветское! Мы не поддадимся, товарищи!
Надо проявить выдержку и дисциплину! Главное, товарищи, - спокойствие! Кто
сказал, что нас расстреляют? Ничего пока не известно. Ничего не известно,
товарищи! Даже если и расстреляют? Что ж тут такого? Партия знает, что
делает!..

Кажется, здесь все было ясно. Пух крутился и вскидывался - образуя
буран. Стрелки огромных часов тикали у меня в голове. Мы бежали по
тротуарам, сучковатые доски стонали у нас под ногами. - Идиот! -
возмущенно шипел мне Корецкий. - Идиот! Милосердие, жалость! Вы так и не
научились быть беспощадным!.. - Он, как кошка, отфыркивался. Душный запах
земли исходил от него. Запах смерти и тлена. Бежать было тяжело. Угловатый
приклад колотил меня по коленям. Автомат был какой-то неприспособленный.
Или просто я сам не притерся к оружию? - Перекиньте его на руку! - Шипел
Корецкий. Я с трудом догадался, как это сделать. Замотал о локоть ремень.
Все равно - мешало ужасно. И давило удушье тревоги. Неужели придется
стрелять? Я оглядывался. Группа брошенных иммигрантов все топталась
поблизости от грузовика. Перемекиваясь. Будто стадо баранов. Одинаковые,
пиджачные. Стриженый седой мужчина ораторствовал, - подаваясь вперед. Вот
он коротко, грубо разрубил ладонями воздух и, набычась, полез обратно в
фургон. А за ним - остальные. Здесь действительно все было ясно.
- Подождите, Корецкий... - опять сказал я. - Не могу... Задыхаюсь...
Мы все время куда-то торопимся... Почему вы решили, что _а_к_т_ принесет
нам спасение?.. Мне не нравится, что начинается со стрельбы...
Самовластье, террор... Мы берем на себя слишком большую ответственность...
Если рухнет, то - _в_с_е_ окажутся под обломками...
Корецкий махнул рукой.
- Подумаешь, - сказал он. - Тоже мне, нашли кого защищать. Поколение
страха. На что мы годимся? Чем меньше от нас останется, тем лучше.
Он стремительно улыбнулся, осветившись зубами.
- Умирать было больно?.. - после паузы спросил я. - Больно лишь
воскресать... - сказал Корецкий. - Почему? - спросил я. - Потому что
возвращается память... - сказал Корецкий. - Это - как?.. - спросил я. -
Помнишь все, но исправить не в силах... - А вы сами когда-нибудь
убивали?.. - спросил я. - Нет, но хочется, - ответил Корецкий.
Он проваливался в землю по щиколотку. Искривившись. Или мне
показалось? Мы протиснулись в какую-то узкую щель и перебежали двор,
заваленный ветхим мусором. А потом протиснулись в другую узкую щель и
перебежали еще один двор, такой же захламленный. Хрустело стекло, шуршали
выброшенные газеты. А на выходе из двора громоздились разбитые ящики.
Целые горы. Вероятно, тара. Здесь, по-видимому, были подсобки магазина. И
Корецкий заставил меня обрушить все эти ящики, когда мы прошли. - Это на
всякий случай, - сказал он. - Мало ли кто за нами следит. - Он и в самом
деле искривился. Синий рот его уползал куда-то в бок. А глаза разошлись,
как изюмины в тесте. Он тащил меня через затертые переулки. Сквозь
парадные и сквозь тупички. Я и не подозревал, что в городе есть такие
замысловатые дворики. Как колодцы. Как камеры. Свет почти не проникал
сюда. Были - ветошь, бумага, картофельные очистки. Мы ежесекундно
сворачивали. Осыпалась труха. А из одного переулка сказали: - Лезешь не в
свое дело. Дождешься, дядя!.. - Вероятно, там отсиживался Младенец. Или,
может быть, Железная Дева. Я услышал, как в пандусе быстро хихикнули. - Не
задерживайтесь! - ругался Корецкий. Он все время нырял под какие-то
косяки. Промелькнул коридор, зев холодной котельной, щит фанеры
загораживал ход наружу. Я ударил в него кулаком. Мы пролезли. Открылся еще
один пыльный маленький дворик. Очень маленький и очень пыльный, аккуратно
покрытый асфальтом. Совершенно квадратный, метеный, глухой. Кажется, ни
одно окно не выходило в него. Лишь - четыре стены. И меж них - какие-то
странные статуи.
Только это были не статуи. Это были люди - в чудовищных невероятных
позах. Я узнал Саламасова - огрузневшего, с налитыми от пьянства глазами.
А немного позади него приткнулся Батюта, тоже - рыхлый, лоснящийся с
перепоя. И наличествовал Нуприенок - сияя мундиром, и колода Дурбабиной -
в цветастом малиновом платье. И Карась, и растерянный Циркуль, и Суховей,
- и еще, и еще кто-то. В общем, вся камарилья. Даже Фаина была среди них -
почему-то в синем рабочем халате. Было их человек пятнадцать. Или
несколько больше. Все они преклоняли колена, беззвучно окаменев и сложив
впереди себя умоляющие ладони. А посередине стены, как икона в богатой
оправе, угрожая и милуя, сверкая сусальным багетом, выделялся портрет
товарища Прежнего. И все глаза были устремлены на него. И к нему были
протянуты скорбные руки. Мне казалось, что я слышу нестройное пение
голосов: - О, великий и мудрый товарищ Прежний! Много лет мы верой и
правдой служили тебе. Мы подняли тебя к вершине, и ты осенил нас своей
благодатью. Мы всецело поддерживали тебя, и ты отвечал нам своей
поддержкой. Мы, как в битве, смыкались вокруг тебя, и ты видел, что мы -
твои верные слуги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83