Климов вспомнил, зачем пришел. Разозлился. Морщась от
неловкости, стал проталкиваться вперед. Вслед шипели. Здесь тоже была
очередь. Дежурный с повязкой на рукаве следил за порядком. Опять пришлось
показывать приглашение. Дорогу давали неохотно.
Поперек главного зала была натянута веревка. За ней, в
противоестественной пустоте, освещенная сразу из двух окон, одна на стене,
словно вообще одна на свете, висела картина. Она была в черной раме. Будто
в трауре. Это и был траур - по нему, по Климову. Он взялся руками за
веревку. Ему что-то сказали - шепотом. Он смотрел. Его осторожно потрогали
за спину. Он щурился от напряжения. Это было невозможно. Заныли виски,
защипало глаза от слез - словно в дыму. Нельзя было так писать. Какое-то
сумасшествие. Выцвели и исчезли стены, исчезли люди. Он прикусил язык,
почувствовал во рту приторную сладость крови. Гулко, на весь зал, бухало
сердце. Его предупреждали. Ему говорили: будет точно так же, только в сто
раз лучше. Но кто мог знать? Он видел лишь эскизы и писал по эскизам. Его
обманули. Не в сто раз - в тысячу, в миллион раз лучше. Просто другой мир.
Тот, которого ждешь. Мир, где нет хронического безденежья и утомительных
метаний по знакомым, чтобы достать десятку, где нет комнаты в кишащей
коммуналке - похожей на гроб, и сохнущего в бесконечном коридоре белья, и
удушающей ненависти соседей к _н_е_р_а_б_о_т_а_ю_щ_е_м_у_. В этом мире
никто не вставал в пять утра и не гремел кастрюлями на кухне, и не было
стоячей, как камень, очереди на квартиру где-то на краю света, и можно
было не стесняться друзей, выходящих из жирных машин (Как дела, Коля? Все
рисуешь?). В этом мире не было кислых лиц у членов выставочного комитета,
и не подступала тошнота от своего заискивающего голоса, и не было
безнадежных выбиваний заказов: оформление витрины - натюрморт с колбасой,
и отчаянных часов в мастерской, когда ужас бессилия выплескивается на
полотно, и внутри гнетущая пустота, и кисть будто пластилиновая, и хочется
раз и навсегда перечеркнуть все крест-накрест острым шпателем.
Его грубо взяли за плечо. Климов очнулся. Оказывается, он
непроизвольно продвигался ближе. Шаг за шагом. Веревка, ограждающая
картину, натянулась и была готова лопнуть. Дежурный рычал ему в лицо.
Климов, сутулясь, поспешил вернуться назад.
- Посмотрели - отходите, - сказал дежурный.
- Шизофреник, - объяснял кто-то за спиной. - Таким субъектам нельзя
смотреть картины Сфорца. Может запросто сойти с ума. И порезать.
- Как порезать?
- Обыкновенно - ножом.
- Куда смотрит милиция...
Дежурный толкал Климова в грудь.
- Отходите, отходите!
Он чувствовал на себе любопытные взгляды. Кровь прилила к лицу.
Девушка рядом с ним, вытянув прозрачную детскую шею, смотрела вперед.
Прикрывала рот ладонью, будто молилась.
- Не трогайте меня, - сквозь зубы сказал Климов.
Ему хотелось крикнуть: "Это писал я! Здесь - мое небо! Мой воздух.
Тот, что светится голубизной. Сфорца тут ни при чем. Посмотрите в другом
зале. Там висит картина. На ней такое же небо. Счастье, которое излучают
краски, сделал я. Эмалевая голубизна, чуть выцветшая и тронутая зеленым,
как на старых полотнах Боттичелли - это могу только я. Сфорца этого не
может."
- Гражданин, - напомнил дежурный.
- У него в мастерской висят картины без неба, - хрипло сказал Климов.
- Заговаривается! - ахнул за спиной женский голос.
- Да вызовите же милицию!
Климов стиснул зубы и отошел. Его сторонились. Он стал за мраморной
колонной. Полированный камень был холодным.
- Я прошу вас покинуть выставку, - негромко, но с явной угрозой
сказал дежурный.
- Я никуда не пойду, - сказал Климов.
Он был точно в ознобе. Дрожал. Прижал к мрамору пылающий лоб.
- Хорошо, - сказал дежурный. - Поговорим иначе. - Исчез, будто
растворился. Только заволновалась толпа - в направлении выхода.
- Скандалы устраиваешь? - насмешливо сказал кто-то.
Климов с трудом оторвал лицо от колонны.
- Вольпер?
Низкий, очень худой человек, изрезанный морщинами, неприятно обнажил
желтые десны.
- Ты все-таки решился, Климов...
- А ты видел? - спросил Климов, громко дыша.
- Я тебя поздравляю, - сказал Вольпер. - Теперь за тебя нечего
беспокоиться. По крайней мере десятком картин ты обеспечен.
- Он меня убил, Боря, - сказал Климов, держась за колонну.
Вольпер откровенно засмеялся, раздвинув морщины.
- И хорошо. Надеюсь, угостишь по этому случаю. Ты теперь богатый.
Возник милиционер. Не тот, что у входа, а другой - строгий. Дежурный,
согнувшись, показывая на Климова, шептал ему на ухо. Милиционер поплотнее
надвинул фуражку.
- Где милиция, там меня нет, - сказал Вольпер. Дернул за рукав. -
Пошли отсюда. Что ты нарываешься?
Восторженный шепот прошелестел по залу. Все вдруг повернулись.
Окруженный венчиком притиснувшихся к нему людей, из боковой, служебной
двери вышел человек - на голову выше остальных. Бархатная куртка его была
расстегнута, вместо галстука - шелковый красный бант. Человек остановился,
попыхивая трубкой, неторопливо огляделся. Держался он так, словно вокруг
никого не было.
- Сфорца, Сфорца, - будто шуршали сухие листья.
- Великий и неповторимый, - хихикнув, сказал Вольпер. - Но каков
мэтр. Знает, собака, - как надо. И Букетов рядом с ним.
У Климова оборвалось сердце. Рядом откашлялись. Это был милиционер.
Он приложил руку к фуражке - на выход.
Окружавшие говорили что-то радостное и почтительное.
1 2 3 4 5 6 7