"Я сейчас уйду, - подумал Климов. - Просто встану и уйду. И хлопну
дверью. Они, наверное, даже не заметят. И пусть делают, что хотят. Ну их -
подальше". Он знал, что никуда не уйдет. Боясь выдать себя, зажал руки
коленями, опустил голову. Паркет был малиновый, из квадратных шашечек,
сильно затоптанный. Очень скучный паркет.
- Товарищи, давайте что-нибудь решать, - сказал Букетов. - Обсуждаем
сегодня или переносим на завтра?
Сигиляр перестал дуть, набрал полную грудь воздуха и бухнул, как в
бочку:
- Собрались - обсудим!
- Вениамин Карлович!
- Мне все равно, - вежливо сказал Борих из портфеля.
- Тогда сегодня.
- Ну как хотите, - недовольно сказал Печакин. - Только сегодня я не
могу задерживаться.
- Климов, Климов... - вспоминал Букетов, глядя на Климова. Тот,
ненавидя себя, мелко покивал, выдавил кроличью улыбку: они были знакомы.
Букетов вспомнил и затвердел широким лицом. - А почему посторонние? -
Лапиков сказал ему что-то. - Ну так что, что автор? Есть порядок. -
Лапиков пошептал еще. Ясно послышалось: "Сфорца". - А, ну тогда ладно, -
равнодушно согласился Букетов. - Тогда будем начинать. Поставьте там,
пожалуйста, - протянул руку с квадратными пальцами по направлению к
мольберту. Климов было дернулся, но Лапиков уже откуда-то из узких,
вертикальных, пронумерованных стеллажей достал картину, понес, водрузил
как-то неловко - она вдруг соскочила. Климов зажмурятся, заранее слыша
удар о пол, треск разваливающейся рамы и невыносимый, бороздящий ногтями
по живому сердцу звук перегибающегося полотна.
- Вот она, - сказал Лапиков, отряхиваясь.
Помолчали. Печакин выпятил тонкую губу, смотрел - сквозь. Лапиков,
вернувшись на место, быстро-быстро заполняют лист ровным, убористым
почерком. У Букетова было такое выражение лица, словно он увидел именно
то, что ожидал увидеть.
- Реализм, - выдохнул Сигиляр.
Будто кирпич положил.
Опять помолчали. Из коридора доносились неразборчивые голоса.
- И все-таки лучше перенести на завтра, - сказал Печакин. - Что мы -
в самом деле? Кто нас торопит? Как будто нет времени.
Климов не мог смотреть. Неужели это написал он? Розоватая тень
пленкой легла на картину. Краски потускнели и смешались. Казались
грязными. Словно рисовали половой тряпкой. Мазня какая-то.
- Это что? - спросил Сигиляр, неопределенно потыкав рукой в нижнюю
часть полотна.
- Река, - не отрываясь от бумаг, ответил Лапиков.
- Ага, река, - Сигиляр был удовлетворен. - А вот это?
- Омут, - не глядя, сказал Лапиков.
- Уже понятнее. А тут что - навроде рояля?
- Куст.
- Кругом реализм, - заключил Сигиляр.
Выставил из кресла толстые ноги в широких, мятых штанинах. Съехавшие
носки у него были разноцветные - синий и красный.
- Минуточку внимания, - твердо сказал Букетов и постучал авторучкой о
стол. - Прежде всего надо иметь в виду, что реализм - это правдивое и
объективное отражение действительности специфическими средствами,
присущими тому или иному виду художественного творчества. - Обвел всех
стальным взглядом, особенно задержался на Климове. Встала невозможная
тишина. Борих перестал шуршать в портфеле. "Угум", - независимо подтвердил
Сигиляр. - Мы знаем, - сказал Букетов, - что реализм представляет собой
генеральную тенденцию поступательного развития художественной культуры
человечества. - Еще раз обвел всех неумолимыми глазами. Климов молча
страдал. У Лапикова шевелились губы, он записывал. - Именно в реализме
обнаруживается глубинная сущность искусства как важнейшего способа
духовно-практического освоения действительности.
- Ах, какой домик у Франкаста, - вдруг мечтательно сказал Борих,
потирая белые, сдобные, как у женщины, руки. - Какой домик. Сказочный
домик. Представьте себе - два этажа, с черепичной крышей, знаете - такая
финская крыша, очень симпатичная, черепичка к черепичке. А галерея
деревянная и сплошь отделана витражами. На тему распятия Христа. Между
прочим, Национальный музей хотел их купить - эти витражи, но Франкаст
отказался. - Борих почмокал, не находя слов. - И чудесный сад на три
гектара. Целый парк, а не сад. Как в Версале. Беседки, пруды. Между
прочим, в доме у него неплохой бассейн. И все это буквально рядом с
Парижем. Он отвез меня на машине, меньше часа езды. Я смотрел его серию
"Человек наизнанку", шестьдесят офортов. Завихрения, конечно. Он якобы
отрывает сознание от самого себя и переводит его в мир немыслящей материи.
Такая, знаете, психотехника. Это сейчас модно. Называется -
психологическая компенсация безволия личности. Не наша теория. Я о ней
писал - в прошлом году, в "Искусстве", в пятом номере. Но между прочим, у
него в бассейн подается морская вода. И это, заметьте, под Парижем, можно
сказать, в пригороде.
- Кгм! - сказал Букетов.
Борих закатил голубые глаза: "Ах и ах!" - скрылся в портфеле. Там
зачмокал, зашуршал.
Букетов сказал веско, ставя слова забором:
- Там, где художественное творчество отделяется от реальной
действительности и уходит в эстетический агностицизм или отдается
субъективистскому произволу, там уже нет места реализму.
- Валентин Петрович, я не успеваю, - быстро сказал Лапиков. Ручка его
бежала с сумасшедшей скоростью. "Где?" - спросил Букетов. "Вот тут:
агностицизм". - "...или отдается субъективистскому произволу, - медленно
повторил Букетов, - там нет места реализму".
Он посмотрел на картину.
1 2 3 4 5 6 7