..
Железный наш кулак сметает все преграды,
Довольны Неизвестные Отцы!
О, как рыдает враг, но нет ему пощады!
Вперед, вперед, гвардейцы-молодцы!
О Боевая Гвардия - клинок закона!
О верные гвардейцы-удальцы!
Когда в бою гвардейские колонны,
Спокойны Неизвестные Отцы!
...Но что это? Он не поет, он стоит, раскорячившись, опершись на
барьер, и вертит своей дурацкой коричневой головой, и бегает глазами, и
все оскаляется, все щерится... На кого оскаляешься, мерзавец? О, как
хочется подойти тяжелым шагом и с размаху, гвардейским кулаком - по этому
гнусному белому оскалу... Но нельзя, нельзя, это не по-гвардейски: он же
всего лишь псих, жалкий калека, настоящее счастье недоступно ему, он слеп,
ничтожен, жалкий человеческий обломок... А этот, рыжая сволочь скорчился в
углу от невыносимой боли... Э, нет, это другое дело: у вас всегда боли в
голове, когда мы задыхаемся от восторга, когда мы поем свой боевой марш и
готовы разорвать легкие, но допеть его до конца! Каторжник, преступная
морда, рыжий бандит, за грудь тебя, за твою поганую бороду! Встать,
сволочь! Стоять смирно, когда гвардейцы поют свой марш! И по башке, по
башке, по грязной морде, по наглым рачьим глазкам... Вот так, вот так...
Гай отшвырнул воспитуемого и, щелкнув каблуками, повернулся к
господину ротмистру. Как всегда после приступа восторженного возбуждения,
что-то звенело в ушах, и мир сладко плыл и покачивался перед глазами.
Капрал Варибобу, сизый от натуги, слабо перхал, держась за грудь.
Господин штаб-врач, потный и багровый, жадно пил воду прямо из графина и
тянул из кармана носовой платок. Господин лейтенант хмурился с
отсутствующим выражением, словно пытался что-то припомнить. У порога
грязной кучей клетчатого тряпья ворочался рыжий Зеф. Лицо у него было
разбито, он хлюпал кровью и слабо постанывал сквозь зубы. А Мах-сим больше
не улыбался. Лицо у него застыло, стало совсем как обычное человеческое, и
он неподвижными круглыми глазами, приоткрыв рот, смотрел на Гая.
- Рядовой Гаал, - надтреснутым голосом произнес господин ротмистр. -
Э-э... Что-то я хотел вам сказать... или уже сказал?.. Подождите, Зогу,
оставьте мне хоть глоток воды...

3
Максим проснулся и сразу почувствовал, что голова тяжелая. В комнате
было душно. Опять ночью закрыли окно. Впрочем, и от растворенного окна
толку мало - город слишком близко, днем видна над ним неподвижная бурая
шапка отвратительных испарений, ветер несет их сюда, и не помогает ни
расстояние, ни пятый этаж, ни парк внизу. Сейчас бы принять ионный душ,
подумал Максим, да выскочить нагишом в сад, да не в этот паршивый,
полусгнивший, серый от гари, а в наш, где-нибудь под Ленинградом, на
Карельском перешейке, да пробежать вокруг озера километров пятнадцать во
весь опор, во всю силу, да переплыть озеро, а потом минут двадцать
походить по дну, чтобы поупражнять легкие, полазить среди скользких
подводных валунов... Он вскочил, распахнул окно, высунулся под моросящий
дождик, глубоко вдохнул сырой воздух, закашлялся - в воздухе было полно
лишнего, а дождевые капли оставляли на языке металлический привкус. По
автостраде с шипением и свистом проносились машины. Внизу блестела под
окном мокрая листва, на высокой каменной ограде отсвечивало битое стекло.
По парку ходил человечек в мокрой накидке, сгребал в кучу опавшие листья.
За пеленой дождя смутно виднелись кирпичные здания какого-то завода на
окраине. Из двух высоких труб, как всегда, лениво ползли и никли к земле
толстые струи ядовитого дыма.
Душный мир. Неблагоприятный, болезненный мир. Весь он какой-то
неуютный и тоскливый, как то казенное помещение, где люди со светлыми
пуговицами и плохими зубами вдруг ни с того, ни с сего принялись вопить,
надсаживаясь до хрипа, и Гай, такой симпатичный, красивый парень,
совершенно неожиданно принялся избивать в кровь рыжебородого Зефа, а тот
даже не сопротивлялся... Неблагополучный мир... Радиоактивная река,
нелепый железный дракон, грязный воздух и неопрятные пассажиры в неуклюжей
трехэтажной металлической коробке на колесах, испускающей сизые угарные
дымы... и еще одна дикая сцена - в вагоне, когда какие-то грубые, воняющие
почему-то сивушными маслами люди довели хохотом и жестами до слез пожилую
женщину, и никто за нее не заступился, вагон набит битком, но все смотрят
в сторону, и только Гай вдруг вскочил, бледный от злости, а может быть от
страха, и что-то крикнул им, и они убрались... Очень много злости, очень
много страха, очень много раздражения... Они все здесь раздражены и
подавлены, то раздражены, то подавлены. Гай, явно же добрый симпатичный
человек, иногда вдруг приходил в необъяснимую ярость, принимался бешено
ссориться с соседями по купе, глядел на меня зверем, а потом так же
внезапно впадал в глубокую прострацию. И все в вагоне вели себя не лучше.
Часами они сидели и лежали вполне мирно, негромко беседуя, даже
пересмеиваясь, и вдруг кто-нибудь начинал сварливо ворчать на соседа,
сосед нервно огрызался, окружающие вместо того, чтобы успокоить их,
ввязывались в ссору, скандал ширился, захватывал весь вагон, и вот уже все
орут друг на друга, грозятся, толкаются, и кто-то лезет через головы,
размахивая кулаками, и кого-то держат за шиворот, во весь голос плачут
детишки, им раздраженно обрывают уши, а потом все постепенно стихает, все
дуются друг на друга, разговаривают нехотя, отворачиваются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18