- Я не знаю, что это такое.
- Так у нас в Хармонте называют отчаянных парней, которые на свой
страх и риск проникают в Зону и тащат оттуда все, что им удается найти.
Это настоящая новая профессия.
- Понимаю. Нет, это вне нашей компетенции.
- Еще бы! Этим занимается полиция. Но было бы интересно узнать, что
именно входит в вашу компетенцию, доктор Пильман...
- Имеет место постоянная утечка материалов из Зон Посещения в руки
безответственных лиц и организаций. Мы занимаемся результатами этой
утечки.
- Нельзя ли чуточку поконкретней, доктор?
- Давайте лучше поговорим об искусстве. Неужели слушателей не
интересует мое мнение о несравненной Гвади Мюллер?
- О, разумеется! Но я хотел бы сначала покончить с наукой. Вас как
ученого не тянет самому заняться инопланетными чудесами?
- Как вам сказать... Пожалуй.
- Значит, можно надеяться, что хармонтцы в один прекрасный день
увидят своего знаменитого земляка на улицах родного города?
- Не исключено...

1. Рэдрик Шухарт, 23 года, холост, лаборант Хармонтского
филиала Международного института внеземных культур
Накануне стоим это мы с ним в хранилище уже вечером, остается только
спецовки сбросить, и можно закатиться в "Боржч", принять в организм
капельку-другую крепкого. Я стою просто так, стену подпираю, свое
отработал и уже держу наготове сигаретку, курить хочется дико, два часа не
курил, а он все возится со своим добром: один сейф загрузил, запер и
опечатал, теперь другой загружает, берет с транспортера "пустышки", каждую
со всех сторон осматривает (а она тяжелая, сволочь, шесть с половиной
кило, между прочим) и с кряхтеньем аккуратненько водворяет на полку.
Сколько уже времени он с этими "пустышками" бьется, и, по-моему, без
всякой пользы для человечества. На его месте я давным-давно бы уже плюнул
и чем-нибудь другим занялся за те же деньги. Хотя, с другой стороны, если
подумать, "пустышка" действительно штука загадочная и какая-то
невразумительная, что ли. Сколько я их на себе перетаскал, а все равно,
каждый раз как увижу - не могу, поражаюсь. Всего-то в ней два медных диска
с чайное блюдце, миллиметров пять толщиной, и расстояние между дисками
миллиметров четыреста, и кроме этого расстояния, ничего между ними нет. То
есть совсем ничего, пусто. Можно туда просунуть руку, можно и голову, если
ты совсем обалдел от изумления, - пустота и пустота, один воздух. И при
всем при том что-то между ними, конечно, есть, сила какая-то, как я это
понимаю, потому что ни прижать их, эти диски, друг к другу, ни растащить
их никому еще не удавалось.
Нет, ребята, тяжело эту штуку описать, если кто не видел, очень уж
она проста на вид, особенно когда приглядишься и поверишь наконец своим
глазам. Это все равно что стакан кому-нибудь описывать или, не дай бог,
рюмку: только пальцами шевелишь и чертыхаешься от полного бессилия. Ладно,
будем считать, что вы все поняли, а если кто не понял, возьмите
институтские "Доклады" - там в любом выпуске статьи про эти "пустышки" с
фотографиями...
В общем, Кирилл бьется с этими "пустышками" уже почти год. Я у него с
самого начала, но до сих пор не понимаю толком, чего он от них добивается,
да, честно говоря, и понять особенно не стремлюсь. Пусть он сначала сам
поймет, сам разберется, вот тогда я его, может быть, послушаю. А пока мне
ясно одно: надо ему во что бы то ни стало какую-нибудь "пустышку"
раскурочить, кислотами ее протравить, под прессом расплющить, расплавить в
печи. И вот тогда станет ему все понятно, будет ему честь и хвала, и вся
мировая наука содрогнется от удовольствия. Но покуда, как я понимаю, до
этого еще очень далеко. Ничего он покуда не добился, замучился только
вконец, серый какой-то стал, молчаливый, и глаза у него сделались как у
больного пса, даже слезятся. Будь на его месте кто еще, напоил бы я его
как лошадь, свел бы к хорошей девке, чтобы расшевелила, а на утро бы снова
напоил и снова к девке, к другой, и был бы он у меня через неделю как
новенький, уши торчком, хвост пистолетом. Только вот Кириллу это лекарство
не подходит, не стоит и предлагать, не та порода.
Стоим, значит, мы с ним в хранилище, смотрю я на него, какой он стал,
как у него глаза запали, и жалко мне его стало, сам не знаю как. И тогда я
решился. То есть даже не сам я решился, а словно меня кто-то за язык
потянул.
- Слушай, - говорю, - Кирилл...
А он как раз стоит, держит на весу последнюю "пустышку", и с таким
видом, словно так бы в нее и влез.
- Слушай, - говорю, - Кирилл! А если бы у тебя была полная
"пустышка", а?
- Полная "пустышка"? - переспрашивает он и брови сдвигает, будто я с
ним по-тарабарски заговорил.
- Ну да, - говорю. - Эта твоя гидромагнитная ловушка, как ее...
объект семьдесят семь-бэ. Только с ерундой какой-то внутри, с синенькой.
Вижу, начало до него доходить. Поднял он на меня глаза, прищурился, и
появился у него там, за собачьей слезой, какой-то проблеск разума, как он
сам обожает выражаться.
- Постой, - говорит он. - Полная? Вот такая же штука, только полная?
- Ну да.
- Где?
Вылечился мой Кирилл. Уши торчком, хвост пистолетом.
- Пойдем, - говорю, - покурим.
Он живо сунул "пустышку" в сейф, прихлопнул дверцу, запер на три с
половиной оборота, и пошли мы с ним обратно в лабораторию. За пустую
"пустышку" Эрнест дает четыреста монет наличными, а за полную я бы из
него, сукина сына, всю его поганую кровь выпил, но хотите верьте, хотите
нет, а я об этом даже не подумал, потому что Кирилл у меня ну просто ожил,
снова стал как струна, аж звенит весь, и по лестнице скачет через четыре
ступеньки, закурить человеку не дает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9