В этом они были бесповоротно убеждены от ежедневного
наблюдения что во вселенной осталось одно людское - люди и людское, и что
все, или почти все освоено, оседлано, приручено. Они подозревали, что то
немногое что еще осталось неосвоенным, скрыто - где-то за всеобъемлющим
дымом завода, под многослойным асфальтом, за непоколебимыми стенами
бетонных домов - осадки, насекомые, инфекции, но это не более, чем
недоразумение и щедрость божеская разрешала им это оставить.
- Я кофе сделаю, - сказала Виола, в третий раз за утро включая
кофеварку.
... Первым отказало радио. Атмосферные помехи с легкостью заглушили и
так-то едва принимаемые здесь радиостанции и от веселеньких метеосводок
пришлось отказаться. Телевизор они не взяли, рассчитывая вернуться скоро.
И тогда кольцо осады сузилось до предела. Хотя кое-кто из них обрадовался
пленению - и взрослому иногда хочется потеряться, но потом это переросло
рамки вдохновения. В маленьком садовом домике делать было абсолютно
нечего, если на улицу не высунешь носа. Даже когда они пару минут загоняли
"черепашку" под навес - и то вымокли с головы до пят и весь вечер сушились
у камина за игрой в карты. А ночью настал кошмар. Буря швырялась яростными
плевками, молотила по крыше, стеклам дождевыми хлыстами, буря хотела смыть
весь свет и находилась недалеко от цели.
Егор ворочался. В полусне чудилось ему недоброе и под ужасный стук
ставни он пробудился, но тут же накрылся одеялом. За долю секунды взгляд
выхватил колодезную глубину неба в рамке окна, диск луны и постороннее
движение в углу комнаты: жеманилась серебристая ткань занавески, громко
стукнула форточка, впустив хлопок прохладного воздуха, и ткань
превратилась в огромную летучую мышь, взмахнувшую крылами под потолок;
причудливо сгущая вкруг себя мрак. Если бы Егор был уверен в этом мире,
нет сомнения, он смело выглянул бы и убедился в напрасном испуге, что
никого в углу нет, что если там не должно быть никого, то и нет, и
почудилось. Но Егор не был уверен в этом мире. Чем больше он размышлял о
самых глубинах - и пропасть эта звала его, кружила открываемыми
перспективами голову, наполняла сладкими грезами счастья созерцания
гармонии, но всего лишь созерцания, - чем больше грезил, во сто крат
отдаленней находил себя в мыслях от сего мира, становился немыслимо чужим
и единственная и последняя сила, что еще удерживала их друг у друга - то
что мир был один и отвернуться было некуда. Тогда Егор начинал бороться со
своими страхами, он то из любопытства желал подсмотреть за непонятным, то
вдруг отступал и тогда на арене появлялись два Егора, две рваные неравные
половинки, и бились, и снова бились. Обе кричали, что смерть -
противнейшее из состояний, но одна - что отсутствие любопытства, а значит
информации, а значит контроля за окружающим смерть, а другая - что тот,
кто сейчас стоит с топором в углу (а ведь это неудивительно в зверином
мире) может подойти и, используя физическое преимущество потребовать за
продолжение существования чуть больший выкуп, чем ты можешь себе
позволить. И тогда ты начинаешь быстро скатываться с той горы, на которую
с превеликим трудом был вознесен обстоятельствами. Кстати, вдруг пришло в
голову, неподкупный человек это не тот, который просит за себя больше чем
могут дать, а просящий больше чем того стоит.
Этот бред его окончательно пробудил и бросил в холод, что лез под
края одеяла. Но опять было боязно пошевелиться, лишнее движение могло
привести к непредвиденным и страшным последствиям. Впрочем, могло и не
привести. Егор резко вскочил на кровати, вдохнул, зыркнул по сторонам,
вперившись почему-то в окно. Там по пленке стекла завораживающе сползали
гигантские слезы неба.
- О-ох, - долгий вздох в углу - мощный оборот Егора - за спиной уже:
"шлеп-шлеп" и вздыбилось крыло летучей мыши и опять удар форточкой. Егор
спрыгнул, шаря скорее выключатель, а как свет - сразу оглядывает комнату,
но никого нет, только Поэт начинает шевелить губами во сне.
- Фф-фу, - Егор прикладывает ладошки к щекам и тут только замечает
грязный зеленый след через весь потолок, который будто оставило одиноко
проехавшее колесо...
- Вот и наш кофе, - объявила Виола, - подложи, Миня, сушек.
Егор помог удобнее развернуть журнальный столик. Два кресла для
хозяев, запачканная засохшей краской табуретка и пылесос с незаходящим в
паз штепселем, из-за которого, мягко скажем, сидеть на нем удобно не было.
Они переглянулись и... Егору достался пылесос.
- На всех сдавать?
Виола в этот момент поставила на четыре угла столика по чашке
ароматного, дурманящего, черного с намеком на бахрому молочно-белой пены у
стенок.
- Дурака учат!
- Дурака не научишь.
И начали играться. В карточки Егор играл бездумно: клал младшую, крыл
меньшей и, вообще, это получалось у него как-то автоматически; а сам в то
время думал о постороннем, в разговоре не участвовал - лишь улыбался,
отвечая на улыбки, а потом Миня стал рассказывать байки - так они
застревали в мозгу, варились и бултыхались. И как во снах - все
подсознательное зримо, а у него, в частности, про город, про город.
...и как давят собак на дорогах, и как шустрые злые крысы носятся по
помойкам и залитым зловонной жижей подвалам, взносясь под лучом фонарика
на отсыревшие, обросшие бурой щетиной бетонные стены, и как космонавты
летят на орбиту, и как про министра, который жрет как лимузин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23