Я даже замотал головой, чтобы отогнать это видение. Между тем Мирзо макнул замычавшую девушку головой в теплую воду и принялся ее брить, время от времени швыряя на бетонный пол шматки волос неопределенного цвета. Она уже не мычала, не билась под его рукой, а только мелко-мелко дрожала, и я опять вспомнил, что в тех книгах, что я читал, бараны, в конце концов, обмякали, поняв, что сопротивление бесполезно. Мирзо выбрил девичью голову, и тогда я понял, зачем это все затеяно. Прямо на макушке были видны очертания странной татуировки линии и цифры, причем татуировка оказалось выполненной в два цвета. На макушке, на серо-белой коже выступили причудливые линии, и видно было, что за много лет, прошедших со времени нанесения татуировки, карта расплылась. Я лишних вопросов не задавал, ясно было, что это. Ну и хорошо, подробностей мне знать не надо, хотя и так было попятно, что на девичьей голове находится часть схемы Ленинградского метрополитена с какими-то цифрами. Математик всмотрелся в них и скомандовал своему адъютанту:
- Ровнее держи, ровнее, я сказал!
Несколько раз щелкнул фотоаппарат, а потом Математик стал перерисовывать схему себе в книгу. Я понял, что он до конца не доверяет электронной технике: сядут батареи, мы попадем в мощное магнитное поле, мало ли что может случиться. А рисунок останется, и с ним всегда можно свериться. Если ты, конечно, не ослеп. Ну, или сам рисунок не пропал, не порван и не сожжен.
Мне много раз жизнь доказывала, что самыми долгоживущими оказываются наиболее простые методы записи. Кто-то рассказывал, что после Катаклизма остались чертежи опреснительных машин, по которым изготовили эти аппараты, безотказно снабжавшие водой население метрополитена. А вот руководства, что были сохранены на электронных носителях, никто не смог прочитать, сказалась какая-то несовместимость форматов. Они просто не открылись на уцелевших компьютерах, которые задорого были куплены на других станциях. Компьютеры оказались бесполезными, а жалкая и ветхая бумага жила себе и хранила все, что нужно.
Математик меж тем закончил перерисовывать картинку и захлопнул свой гроссбух.
- Все, можно развязывать, - сказал он и встал со своей табуретки.
Лысую девушку развязали, и она обескуражено села на пол, не делая попытки куда-нибудь бежать. Математик был доволен, и это можно понять: что-то важное он уже сделал, записал в свою книжищу и улучшил свой сволочной мир. Я вот только беспокоился, не уберет ли он девушку как лишнего свидетеля. Но, кажется, Математику было сейчас не до нее.
Он весело велел достать припасы, и мы разложили их на безумной красоты резном столе, во многих местах уже порезанном чьими-то ножами. Мы дали кусок и лысой девушке, и та молча жевала свиной концентрат, будто позабыв, что внизу лежали, еще не до конца остыв, два ее товарища. Мы, впрочем, позабыли и о Семецком, и он явился сам, раскачав свою дверь и припертую к ней деревяшку. Я думал, что Семецкий будет расспрашивать, как и что произошло. Но нет, как только он увидел девушку, так радостно и заблажил:
- Лысенькая… Иди сюда, лысенькая.
Девушка покорно прижалась к нему, и я только теперь прилежно ее рассмотрел. Мне она показалась несколько безумной. Я видал таких в Москве среди беженцев, что попали под удар психотропного излучения. Человек не то чтобы сходит с ума, но становится слишком покладистым и доверчивым, точь-в-точь как молодой щенок, постоянно рассчитывающий на заботу и ласку. Не знаю, может, тут от грибов такое же происходит, но я и думать в эту сторону не стал. А вот поэт своего не упустил и даже не ушел побыстрее в глубь квартиры, а бочком уполз вместе с лысой девушкой.
Математик смотрел на это хмуро, но не препятствовал. Девушка была, видимо, чем-то вроде зверька бессловесного, но ему пока нужного. Я думал, что он ее застрелит или отдаст Мирзо, чтобы тот прирезал ее, как овцу. Ведь живая девушка угрожала тайне, тем рисункам и снимкам, что сделал Математик. Но ожидавшейся зачистки почему-то не воспоследовало. Это подрывало логику событий в моих глазах, но ничуть меня не печалило. Печалило меня то, что я второй раз оказался на стороне зла, навеки став его соучастником. Уж потом никакому Кондуктору не расскажешь, что не хотел, что такова логика жизни после Катаклизма, или, как здесь говорят, Катастрофы.
Отчего- то Математик принял решение не возвращаться прежним путем. Но и прежний путь изменился. Когда мы вышли из дома, страшный ветер просто вырвал у нас из рук входную дверь и с размаху ударил ей так, что сверху на меня упала жестяная табличка "Берегите тепло". Табличка была актуальная -холод пробирал меня страшный. Мы вышли на набережную.
Мирзо первым увидел блеск оптики в окне и шмыгнул за обломок фонарного столба. Мы тоже мешками повалились у решетки. Я понял, что странного было в этом доме, везде окна были выбиты, а тут аккуратно вставлены. На первом этаже они были закрыты аккуратно прибитыми досками, а вот наверху были настоящие стекла. Одно окно осталось открытым, и там я увидел фигуру человека, который помахал нам рукой. Посовещавшись, мы пошли в этот этнографический музей прятаться от ветра.
Хозяин в кофте с галунами встретил нас у подножия лестницы, и это оказался довольно крепкий, я бы сказал, упитанный человек с китайской бородкой. Да что там говорить, хранитель Кунсткамеры был настоящий китаец. Я немного видел китайцев в жизни, вот корейцев да, корейцев у нас на "Соколе" хватало. И дедушка Ким, что учил меня дыхательной гимнастике, был настоящий кореец, но человек, стоявший передо мной, имел совсем иной разрез глаз. Ким учил меня, что отличать восточные нации нужно именно по разрезу глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70