Он жил здесь, на архипелаге, слишком давно, чтобы не перенять в конечном итоге способ их мышления. Человек в серебряной маске понял, что слишком плохо знал жителей империи, особенно ее высших сановников.
– Не беда! – сказал Эрлтон в полный голос. – Это вовсе не так страшно, как кажется на первый взгляд. Кто-то же должен знать его тайну. Я найду этого человека и вызнаю у него все, что только можно. Выжму его, как плод.
С этими словами Верховный магистр промакнул рот салфеткой, вытер руки и небрежно отшвырнул ее в сторону.
Прежде чем надеть свою маску, он легко прикоснулся кончиками пальцев к лицу. И вздрогнул.
Похоже, ЭТО никогда не изменится.
Похоже, с ЭТИМ ему придется прожить всю оставшуюся вечность.
И не потому, что изменить не в его власти. Просто он должен оставить что-то на память об этих бесконечных веках страдания и боли, о страхе, о тенях, медленно скользящих над непостижимой бездной океана, о рыбах, объедающих лицо, и о сверкнувшей полосе клинка, разделившей на две части небо и его собственную жизнь.
Тиррон угасал медленно и мучительно. Он думал, что более невыносимых мук – и телесных, и душевных, – чем те, что он испытывает сейчас, нет и быть не может. Но оказалось, что предела страданию, как и радости, не бывает.
Он стоял, глядя через золоченые прутья оконной решетки на волны, бьющиеся о подножие башни, когда позади негромко скрипнула дверь.
– Добрый день, высокородный Аберайрон! – произнес Эрлтон насмешливо, как и всегда, когда ему случалось обращаться к архонту.
Тиррон резко обернулся. И в ту же секунду испытал настоящий шок. Наверное, впервые за всю жизнь он был так потрясен встречей с Верховным магистром.
Когда архонт увидел перед собой знакомое бесстрастное лицо Эрлтона, отлитое из сверкающего серебра, он почувствовал, как тяжелый ком заворочался у него в горле, мешая дышать. Да, это Эрлтон, и никто другой, потому что никто не может говорить таким тяжелым, таким мощным голосом, который Тиррон узнал бы и из тысячи других голосов, но в остальном… Господи! Как же он изменился.
Прекрасное, пышущее здоровьем и силой, молодое тело; длинные тяжелые волосы, ниспадающие на плечи буйными прядями; могучие мускулы; великолепная атласная кожа и грациозные, непринужденные движения – все, чего никогда в жизни не имел несчастный архонт, снизошло на его мучителя и врага. Это было несправедливо, и несправедливость оказалась страшнее всего.
Эрлтон молчал.
Слова и не нужны были теперь, когда поражение Тиррона стало очевидным.
– Это ты? – выдохнул архонт.
Человек в серебряной маске оставил без ответа сей крик души. Он уже вполне насладился и изумлением, и растерянностью, и целой гаммой других переживаний своей несчастной жертвы. Теперь он счел, что пора заняться тем делом, за которым он, собственно, и явился к Тиррону.
– Мне нужно от тебя еще кое-что, – сказал он ровным, спокойным голосом.
– Хорошо, что ты пришел, – ответил архонт. – Я как раз хотел сказать, что мне от тебя больше ничего не нужно.
– Я не ослышался?
– Вовсе нет, Эрлтон, – продолжал Тиррон, удивляясь собственной храбрости. – Я все обдумал и все взвесил – мне больше не нужны лекарства от моего недуга.
– Тогда ты умрешь, – пожал плечами человек в серебряной маске.
– Естественно.
– В мучениях.
– Я это знаю.
– И не боишься?
– Боюсь, – сказал архонт. – Конечно боюсь. И каждая частичка моего тела трепещет при мысли о том, какую боль оно испытает. Но теперь это не является самым главным.
– Может, ты расскажешь мне, что для тебя важнее?
– Остаться человеком, – тихо, но твердо сказал Тиррон, глядя прямо в глаза своему мучителю.
Отчего-то именно этого взгляда Эрлтон не выдержал.
– Каким человеком?! – рявкнул он. – Ты представляешь себе, как ты будешь выглядеть недели через две-три?! Расползающийся, заживо гниющий кусок зловонного мяса, обезумевший от боли! И это ты называешь «остаться человеком»? Дурак…
– Именно это, – ответил архонт, стараясь усилием воли сдержать охватившую его дрожь. – Можешь идти, магистр Эрлтон, я тебя больше не задерживаю.
Человек в серебряной маске в недоумении уставился на Тиррона. Сколько величия, сколько силы было в последней фразе. Невероятно! Впрочем, это минутная вспышка воли, и она продлится недолго. Через несколько дней этот гордый, решившийся вынести все человек станет на коленях умолять его хотя бы о малейшем облегчении страданий.
Эрлтон усмехнулся про себя и обернулся к замершему у окна архонту.
– Ты слишком много позволил себе сегодня, великий Аберайрон. Язык часто подводит нас, и за его глупости случается расплачиваться головой. Но я справедлив. И я считаю так язык виновен, ему и отвечать. Так пусть же с этого дня бесценный дар речи будет оценен тобой по-настоящему. Я хочу, чтобы у тебя было время подумать о том, какие слова следовало выбирать, разговаривая со мной. А засим прощай.
И Верховный магистр вышел из покоев Тиррона. Глухо лязгнул засов, словно запирали тюремную камеру. Впрочем, так оно и было.
Архонт хотел сказать напоследок, что он не передумает и не испугается, но, к великому ужасу своему, обнаружил, что не может издать ни звука.
Эрлтон сделал его немым.
Несчастный Тиррон упал на колени и воздел руки к небу.
– Господи! – кричал он беззвучно. – Господи! Ты не слышал меня, когда я произносил свои молитвы вслух, услышишь ли ты теперь вопли немого?
– Император здесь! – возвестил Аластер. – Все ли готовы?
– Да, – прошелестели в ответ голоса членов Большого Совета.
– Я вынужден объявить о том, что у нас создалось чрезвычайное положение, – промолвил герцог Дембийский в воцарившейся вслед за тем тишине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154