Правда, тогда я мог
видеть и ее недостатки. Но несмотря на это, я получил от нее еще большее
удовольствие.
- И вас сильно беспокоил тот факт, что Джим назывался "ниггером
Джимом"?
- Вам следует вспомнить, что я родился в 1975 году на ферме
поблизости от Сиракуз, штат Нью-Йорк. К тому времени положение в расовом
вопросе сильно изменилось. Я вырос на ферме, первоначально принадлежавшей
моему пра-пра-прадеду, который переехал из Джорджии по так называемой
"подпольной железной дороге" и после Гражданской Войны приобрел эту ферму.
Нет, я не был оскорблен тем, что вы в своей книге употребляли это слово. В
те времена, о которых вы писали, негров открыто называли ниггерами и никто
не обращал на это внимание, хотя, конечно, это было оскорбительно. Но,
описывая людей того времени, вы, естественно, наделяли их той речью, какой
они говорили на самом деле. А этической концепцией вашего романа - борьбой
гражданского долга Гека с его чувствами к Джиму как к человеку и, в
конечном итоге, победой именно человеческих чувств - я был просто
очарован. Вся ваша книга была обвинительным актом против рабовладения,
против того полуфеодального общества, которое в те времена расцветало на
Миссисипи. Это была книга против суеверий и всех глупостей того времени!
Почему же эта книга должна была меня оскорбить?
- Тогда почему...
- Абдулла - его настоящее имя Джордж Роберт Ли - родился в 1925 году,
а Хаскинг в 1938! Для множества белых в те времена чернокожие были только
ниггерами, хотя, если говорить правду, не для всех. Негры того времени
считали, что насилие или угроза насилия - то, что использовали белые для
подавления негров - это единственный способ получить реальные права
наравне с остальными гражданами США. Вы умерли в 1910 году, не так ли? Но
вам, должно быть, многие рассказывали о том, что произошло с миром после
вашей смерти.
Сэм кивнул.
- В это трудно поверить. Не в ярость бунтов. И при моей жизни было
много бунтов, и я думаю, что ничто не может сравниться с известным бунтом
в Нью-Йорке во время Гражданской Войны. Нет, я имею в виду, что даже
трудно вообразить себе падение нравов в конце двадцатого века.
Файбрас рассмеялся:
- Сейчас вы живете в обществе, которое более свободно и распущено с
точки зрения девятнадцатого столетия, чем любое другое общество в
двадцатом веке. И тем не менее вы адаптировались к нему.
- Вы, пожалуй, правы, - согласился Клеменс. - Но первые две недели
абсолютной наготы после Воскрешения дали понять, что человечество больше
уже никогда не будет таким, как прежде. И сам факт Воскрешения, который
нельзя отрицать, расшатал многие сложившиеся представления и системы
взаимоотношений. Хотя до сих пор среди нас еще есть особо консервативные
люди, вроде ваших мусульман.
- Скажите мне, сеньор Клеменс, только одно. Вы были одним из самых
первых либералов. Вы во многом довольно сильно опережали свое время. Вы
подняли голос против рабства и ратовали за равенство. И когда вы
подписывали Великую Хартию Вольностей для Пароландо, вы настаивали, что
политическое равенство должно быть обеспечено для всех людей независимо от
цвета кожи и пола. Я заметил, что почти рядом с вами живут вместе черный
мужчина и белая женщина. Будьте честным - не беспокоит ли вас это зрелище?
Сэм затянулся, выдохнул дым и сказал:
- Если честно, то да. Это очень беспокоит меня! Однако то, что
говорил мне мой разум, и то, что говорили мне мои рефлексы - это
совершенно разные вещи. Я ненавидел это. Но взял себя в руки и
познакомился с этой парой. И я научился хорошо относиться к ним. И вот
теперь, через год, это меня почти не беспокоит. Еще немного - и это
чувство исчезнет бесследно.
- Разница между вами, представителями белых либералов, и молодежью
эпохи Хаскинга и моей в том, что нас это не беспокоило вообще. Мы
допускали подобное.
Файбрас вышел из комнаты. Сэм остался один. Еще довольно долго он
сидел задумавшись, потом встал и вышел наружу. Первым, кого он встретил,
был Герман Геринг. Его голова все еще была обмотана полотнищем, но лицо
уже не было таким бледным, да и глаза приобрели обычное выражение.
- Ну, как ваша голова? - поинтересовался Сэм.
- Все еще болит. Но я теперь могу ходить, не ощущая, будто при каждом
шаге меня протыкают раскаленным острием.
- Я очень не люблю видеть, как люди страдают, - покачал головой
Клеменс. - Поэтому я предлагаю вам покинуть Пароландо. Чтобы вы могли
избежать новых страданий в будущем, а может, даже и просто физических
мучений.
- Вы мне угрожаете?
- Лично я против вас ничего не предприму. Но здесь есть множество
людей, которым вы до того намозолили глаза, что они готовы гнать вас
отсюда палкой. Они жаждут оттащить вас к Реке и утопить. Почти каждому из
них вы уже успели досадить своими проповедями. Наше государство основано
только ради одной цели - постройки Судна. Сейчас любой человек, не нарушая
закона, может говорить все, что ему взбредет в голову. Но у нас есть люди,
иногда пренебрегающие законом, и мне очень не хотелось бы их наказывать
из-за того, что вы спровоцировали их на необдуманные действия. Я предлагаю
вам исполнить свой долг христианина и перестать искушать людей. Я не хочу,
что вы искушали добропорядочных мужчин и женщин совершить над вами
насилие.
- Но я не христианин! - твердо сказал Геринг.
- Я восхищен человеком, который может признаться в этом, и не думаю,
что когда-нибудь встречу проповедника, который скажет мне это столь
красноречиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93