деревянные крылья с остатками позолоты и лапы, вцепившиеся в бордюр. Убаюканный собственным голосом, он покоился под сенью этих крыльев, закрыв глаза, и внезапно девочку объял ужас — дед казался мертвым.
Ее гипнотический взгляд сделал свое дело: старик кашлянул, пожевал губами. Она спросила: «Это тебе твой Бог сказал?»
«Что значит — мой? — произнес он, не открывая глаз. — Он не только мой, но и твой». «На кой он мне…»
«Что значит на кой? Он существует независимо от того, веришь ты в него или нет. Кроме того, он мог бы то же самое сказать о тебе: что он в тебя не верит. И значит, тебя нет! Важно не то, верим ли мы в Бога, важно то, верит ли он в нас. Так вот он в тебя верит».
«Дед, — сказала она в отчаянии, — як тебе по делу пришла!»
Он молчал, с аппетитом пережевывал что-то вкусное, он был слабоумен, а может быть, всеведущ. Точнее, он был и то, и другое. Следовало бы применить власть. Но силы изменили девочке, она стояла посреди комнаты, потрясенная тем, что собиралась сказать. Она прошлась по комнате. Дед сидел, скрытый спинкой кресла, коричневая рука лежала на подлокотнике, как лапа орла, у которого не осталось ни тела, ни головы; он готовился разговаривать с Богом, с этим Ничто, в которое превращается каждый, кто приближается к нему. «Дед, а дед…» — проговорила она. Он сделал рукой неопределенный жест. Птица слабо взмахнула когтистой лапой, и это был весь ответ.
«Кхм!.. Что случилось?»
«Я сейчас открою тебе страшную тайну. Дед… я влюблена!» «Это бывает. Не рано ли?» Она подбежала к креслу.
«А это не твое собачье дело, старая перечница!»
«Насколько мне известно, — сказал он, — это выражение обычно употребляют по отношению к женщинам. Если не мое дело, то для чего весь этот разговор? Может быть, мы… — прохрипел он, хватаясь за подлокотники, — выпьем чайку?..»
«Мы уже пили!»
«Ты расскажешь мне по порядку, что случилось. — Он встал. — В твоем возрасте обычно…»
«Дурак. Обычно, обычно…» — сказала она, наклонившись над керосинкой, так что пламя осветило ее щеки, и дунула изо всех сил. Маслянистая вонь пронеслась в воздухе. Девочка плыла по комнате, раскачиваясь, раскинув руки, полузакрыв глаза. Кожа да кости, подумал он. «На-ля-ля…» Вирсавия на пороге юности. Царица Савская!
Он опустился в кресло. Пение прекратилось.
«Дед, поколдуй», — донесся ее голос.
Он не отзывался.
«Я хочу, чтобы он воспылал ко мне безумной любовью… Ты почему молчишь, старая кочерга? На-ля-ля-ляля-ляля. Взмыл орлом от гор высоких. Сизокрылый ве-е-ли-и-кан! Дед, как ты думаешь: если любят, то обязательно надо жить?»
«Надо умереть».
«Я не об этом…»
«Что ты называешь жизнью?»
«Я решила покончить жизнь самоубийством».
«Самоубийством, с какой стати?»
«Чтобы он понял».
Старик смотрел в темнеющее пространство светящимися водянисто-зелеными глазами, и рука его, точно рука слепца, искала девочку.
«У тебя слишком короткие волосы, — проговорил он, — если ты хочешь, чтобы на тебя обратили внимание, ты должна отрастить волосы… Вся сила женщины в волосах».
«А я, может, не хочу быть женщиной».
«Да, но это случится».
Несколько минут спустя он уже спал, громко храпел на своем троне под обезглавленным археоптериксом, уста его раскрылись, голова в ермолке свесилась на грудь. Девочка ловко вставила ему в рот трубку. Дед схватил чубук беззубыми челюстями. Нахмурившись, она чиркнула спичкой, старец выпустил облако дыма, окончательно пробудился и страшно, сотрясаясь всем телом, раскашлялся.
«И кем же… — хрипел он. — Кем же ты хочешь быть? Как же ты хочешь, чтобы тебя полюбили?»
«Балда, — сказала она веско. — Я пошутила, а он поверил».
17. Облава
Управдом сказал:
«Вы уж нас извините. Все мы люди занятые, вот и получается, что приходишь не вовремя… Вы, стало быть, в ночную смену работаете?»
«Тружусь, — зевал Бахтарев. — Можно сказать, в поте лица».
«А где, позвольте полюбопытствовать?»
«Да тут… в одном ЦКБ».
«По инженерной части, что ль?»
«В этом роде».
«Ясненько. Что ж, там и по ночам работают?»
«Именно, — пояснил Бахтарев. — Номерной завод». «Ага. Ну-ну… А я смотрю, диван у вас прибран». «Да я там прикорнул». «Где же это там?»
«В ее комнате, — сказал Бахтарев. — Только что же это мы стоим. Бабуль! Ты бы нам что-нибудь сообразила».
«Не стоит, мы ненадолго», — возразил управдом.
«Мы постоим», — сказал милиционер басом.
«Так вот… извините, позабыл, как вас по батюшке. Анатолий…?»
«Соломонович».
«Это как понимать? По документам вроде бы…» «Мало ли что по документам».
Управдом отстегнул клапан изношенного, как многорожавшее чрево, портфеля и выложил на стол папку.
«Так, — сказал он. — У нас сегодня вроде не праздник, ты как считаешь, Петр Иванович?»
«Не праздник», — сказал милиционер.
«И я так думаю. Вот когда будет праздник, будем шутить, анекдоты будем рассказывать. А сейчас смеяться не время. Нам, уважаемый, смеяться не о чем. Вот тут на вас… разрешите, я уж сяду, да и товарищ участковый устал стоять. Садись, Петр Иванович, в ногах правды нет».
«Мы постоим», — сказал Петр Иванович.
«Тут на вас сигнал поступил…»
«Какой сигнал?»
«Обыкновенный… Пускаете к себе непрописанных граждан». «Разрешите взглянуть?» — спросил Бахтарев, укрепляя на носу пенсне.
«Потом, успеется», — сказал управдом, кладя руки на папку.
Бахтарев устремил вопросительный взгляд на бабусю.
«Каких таких граждан, мы никаких граждан не пущаем. Если, может, кто зашел али гости…»
«Гости гостями, — прервал ее управдом, — а вот кто у вас в комнате живет?»
«В комнате живет она, а я живу здесь».
«О том, где вы живете и как вы живете, мы знаем… А вот что касаемо жильцов, чудес на свете не бывает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79