Но, если иллюзии Мёрфи будут разбиты, если он пройдёт через своё состояние, то это можно будет сравнить с тем, как обычный человек, проснувшись утром, обнаруживает, что проснулся в другой кровати. Другая женщина говорит ему: “Я твоя жена!”, незнакомые дети называют его своим отцом. Он будет подавлен, а вся его система восприятия жизни окажется разрушенной.
– Полный разрыв с действительностью, – прошептал Бонделли.
– Действительность, с точки зрения объективного наблюдателя, в данном случае не главное, – заметил Фурлоу. – Жизнь в иллюзорном мире спасает Мёрфи от психологического эквивалента уничтожения. А это, безусловно, страх смерти.
– Страх смерти? – удивлённо воскликнул Бонделли. – Но ведь это ждёт его, если…
– Здесь следует различать два вида смерти, – сказал Фурлоу. – Мёрфи испытывает значительно меньший страх перед реальной смертью в газовой камере, чем перец той смертью, которую ему придётся испытать в случае разрушения его иллюзорного мира.
– Но УЛАВЛИВАЕТ ли он разницу?
– Нет.
– Сумасшествие какое-то!
Фурлоу удивился.
– Разве не об этом мы все время говорим?
Бонделли бросил карандаш на стол. Раздался сухой стук.
– И это произойдёт, если он будет признан нормальным.
– Он получит подтверждение, что сохраняет контроль над приближающейся развязкой своей беды. Для него сумасшествие означает потерю контроля. Это значит, что он не самый главный, не самый могущественный в решении своей судьбы. А если он контролирует даже свою собственную смерть, то это подлинное величие – то есть мания величия.
– Вы могли бы попытаться доказать это в суде, – сказал Бонделли.
– Но только не в этом конкретном сообществе и не в данный момент, – ответил Фурлоу. – Именно это я пытаюсь вам объяснить с самого начала. Вы знаете Баунтмана, моего соседа с южной стороны? Ветка моего орехового дерева свисала к нему во двор. Я всегда позволял ему собирать с неё орехи. У нас даже шутка была на эту тему. Прошлой ночью он отпилил эту ветку и бросил её ко мне во двор – потому что я свидетельствую в защиту Мёрфи.
– Но это же сумасшествие!
– Как раз сейчас это вполне нормально, – устало сказал Фурлоу. Он тряхнул головой. – Баунтман, как правило, проявлял себя вполне нормальным. Но то, что совершил Мёрфи – это преступление на сексуальной почве, и оно возбуждает в людях скрытые подсознательные эмоции, которые они не в силах контролировать, – страх, стыд, сознание вины. Баунтман – лишь отдельно взятое проявление. Все общество стоит на грани психического срыва.
Фурлоу снял свои тёмные очки, повернулся и посмотрел прямо в направлении наблюдателей.
– Все общество, – прошептал он.
Рут поднялась, пошатываясь, словно слепая. Она нашарила наугад нужную ей ручку репродьюсера и выключила его. Пока экран полностью не потемнел, лицо Фурлоу продолжало смотреть на неё. “Прощай, Энди, – подумала она. – Дорогой Энди. Несчастный Энди. Я никогда тебя больше не увижу”.
Келексел резко отвернулся, прошёл большими шагами на середину комнаты. Остановившись, он взглянул на Рут, проклиная тот день, когда впервые увидел её. “Во имя забвения! – подумал он. – Почему я покоряюсь ей?”
Слова Фурлоу все ещё звенели у него в ушах: “Величие! Иллюзия! Смерть!”
Что они могли означать для этих дикарей, которые закрыли входы и выходы для разума и чувств? Ярость, которой он раньше никогда ещё не испытывал, охватила Келексела.
“Как она смеет говорить, что я похож на её отца?
Как смеет она думать о своём хилом туземном любовнике, когда у неё есть я?”
Странный, режущий ухо звук, донёсся со стороны Рут. Её плечи тряслись. Келексел понял, что она рыдает, несмотря на воздействие манипулятора. Поняв это, он ещё больше рассвирепел.
Она медленно повернулась на вращающемся кресле и посмотрела ему в глаза. Лицо её было искажено горем.
– Живи вечно! – тихо, но отчётливо произнесла она. – И пусть мысль о твоём преступлении терзает тебя каждый день твоей жизни!
Её глаза сверкнули ненавистью.
Чувство безотчётного страха потрясло Келексела. “Как она могла узнать о моем преступлении?” – испуганно подумал он.
Но владевшая им ярость пришла на выручку.
“Она испорчена этим иммунным, – мелькнуло у него в голове. – Тогда пусть она увидит, что может сделать Чем с её любовником!”
Быстрым движением он повернул ручку манипулятора под своей накидкой. Резко возросшее давление отбросило Рут на спинку сидения, её тело напряглось и затем бессильно обвисло. Она потеряла сознание.

17

Фраффин стремительно выбежал на причальную платформу, его широкая мантия развевалась, напоминая крылья летучей мыши. Море сияло, подобно темно-зелёному кристаллу, за барьером защитного поля. Десять летательных аппаратов стояли в ряд у края причала, подготовленные к отправке. Возможно, они ещё пригодятся для его “чудесной маленькой войны”. В воздухе резко пахло озоном. Фраффин почувствовал, как от едкого запаха слегка съёжилась кожа у него на лице – защитная реакция организма.
Там, наверху, цвела его планета, с невиданным изобилием рождались новые сюжеты. Но если сообщение о Келекселе было правдой… Нет, это не могло быть правдой. Это было бы слишком нелогично.
Фраффин замедлил шаги, приближаясь к контрольному пункту, похожему на огромный жёлтый глаз. Внутри находился Лутт, начальник Службы наблюдения. Вид приземистой, плотной фигуры офицера его экипажа вернул Фраффину потерянное спокойствие. Квадратное лицо Лутта склонилось к монитору.
Вид у него был довольно хитрый, и Фраффин вспомнил изречение Като:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58