Ничего не скажешь, французские автострады стоят своих денег…Куда же мы потом отправились? Нет, погоди, это было уже позднее… Мы встречались только на работе, как обычные сослуживцы, причём виделись не всякий день, ведь на работу в свою проектную мастерскую мы ходили не каждый день, как в простых учреждениях. Гжегож в основном работал дома, у него была своя мастерская, а на работу приносил уже готовые рисунки. И так продолжалось несколько недель, пока не началась весна. Меня отправили в Познань, в служебную командировку. Там реставрировался объект, нужно было представить детальные эскизы фасада. Гжегожу поручили внутреннюю отделку, и он решил тоже ехать.С мужем мы тогда уже едва общались, его раздражало все, что бы я ни делала. Накануне вечером он разговаривал с кем-то по телефону. Разговор шёл на служебные темы, но в голосе мужа звучало что-то такое… радостное оживление, теплота, просто эйфория какая-то. Давно он не говорил так со мной, уже год наверное. Меня всю передёрнуло. Вот оно что… В познанскую командировку я отбыла взбешённая и очень несчастная.О том, что Гжегож тоже едет в Познань, я не знала, увидела его в гостинице неожиданно, и сердце моё залило целительным бальзамом. Нет, ничего такого я не думала, но муж вроде отодвинулся куда-то в тень, образ его явно потускнел.С работой мы с Гжегожем справились общими силами за два дня. Потом решили вместе поужинать, в нашей гостинице устраивались танцы, причём оркестр исполнял только старинную музыку — вальсы и танго. Оказалось, Гжегож не хуже моего мужа умел танцевать вальс-бостон, и опять у меня защемило сердце. Нет, я все ещё любила этого холерного мужа.— Не думай о нем! — приказал Гжегож. — Отключись хоть на этот один вечер. Нельзя же сидеть на одной манной каше.— Отстань. Не выношу манную кашу.— Неважно, могут быть щи. Один раз можешь переключиться на пончики.Как назло, пончики я любила, и предложение Гжегожа мне понравилось. Танго вдруг обрело прелесть и душу, тем более что как раз исполняли танго «Ноктюрн»: «…и теперь, что ни ночь, я его сердцем слышу, вижу белые клавиши, дорогое лицо. Я готова отдать жизнь свою без остатка, чтоб тебя увидать пусть один только раз»…Нет, тогда эти слова ещё не застряли во мне навсегда, тогда мне было просто хорошо — и все. Гжегож держал меня в объятиях… Банально до омерзения, а тем не менее правда! Впрочем, все банальности порождены реальностью. Наша бедная, несчастная, обездоленная молодёжь вообще не представляет, что значит танцевать в нужных объятиях. О ненужных я не говорю. Мне, например, самой не приходили в голову никакие банальности, когда меня вертел в танце тот толстый американец, хотя антураж был неимоверно романтический, светила золотая луна размером с хороший таз, и хоть бы хны…А тогда никакие золотые тазы не требовались, оба мы были молоды, ещё и по двадцати пяти не стукнуло, и, хотя целый день вкалывали, оба в упоении танцевали без устали. Спиртного на ужин заказали кот наплакал: два раза по пятьдесят к селёдочке и бутылку вина на весь вечер. Можно было ещё к кофе и коньяк заказать, но я коньяка никогда не любила, а Гжегож предпочитал хорошее шампанское. В гостиничном ресторане хорошего не оказалось.— Ну что ж, пора и в постель! — безапелляционно заявил Гжегож за кофе без коньяка. Я была шокирована. — Ты что, спятил?— Раз я сказал, что пересплю с тобой, так оно и будет.Не зная, в каких условиях мне придётся жить в гостинице, получу ли я комнату одноместную или будут соседки, я на всякий случай захватила с собой самую роскошную из своих ночных рубашек. В пижамах я никогда не спала. Рубашка, можно сказать, на все случаи жизни: сверху красивые кружева, талия туго перехвачена, а далее до полу ниспадает широчайший кринолин из кошмарного количества метров какой-то дорогой ткани. Снять с себя это громоздкое одеяние — намучаешься, и я заснула блаженным беззаботным сном на плече любимого. У Гжегожа никогда не было склонностей насильника, он примирился с обстоятельствами и тоже вскоре заснул блаженным и, возможно, философским сном. Вот так мы и проспали вместе, как два невинных ангелочка.Много лет спустя он признался мне, что в эту упоительную ночь преисполнился ко мне глубокой нежностью.Вернулась я домой, и тут выяснилось, что телефонная эйфория мужа имела реальную подоплёку. Он и в самом деле говорил на служебные темы, да только с женщиной, которая стала его второй женой. Они работали вместе. Я глубоко раскаялась в своей идиотской верности и готова была извиниться перед Гжегожем, да он уже успел уехать куда-то на несколько месяцев. А когда вернулся, я уже была разведена. К этому времени я похудела на несколько килограммов и, говорили, на моем лице появилось эдакое интересное выражение. Развод я пережила отнюдь не безболезненно.Ну так куда же мы тогда отправились?Была зима — значит, пленэр исключался. Куда нас черти занесли? Почему-то никак не могу вспомнить…Да это и не имеет значения. Когда мы из того места вернулись ко мне, Гжегож убедительно доказал, что я женщина красивая и желанная, а мысли о том, что меня никто не любит и уже никогда не полюбит, побивают все мировые рекорды кретинизма. Напротив, и жизнь, и вся мужская половина человечества поданы мне на блюде, достаточно только руку протянуть. Отчаяние после потери мужа как-то само по себе пошло на убыль.Тогда мы провели вместе три дня, вернее, не дня, а три вечера, ибо днём приходилось ходить на работу. Жены Гжегожа не было в Варшаве. Она уехала в отпуск. Через упомянутые три дня Гжегож должен был поехать к ней на недельку. Принимая во внимание данный факт, я ещё кое-как держалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87