..
- Бог простит, сыночек... Сы-но-чек... - приближающийся смакомал это
слово, пил его неторопливыми крохотными глоточками, и лицо его морщилось в
сладостном умилении. - Сы-но-чек мой... Дай, я тебя расцелую...
По-родительски... Троекратно... Открой, открой, сыночек, лицо для ласки
отеческой...
В прозрачных синих глазах его вспыхнули огненные точки, ласковая
улыбка жутко ощерилась тяжелыми ослепительными клыками, пальцы удлинились,
заострились хищно, скользнули по голове черного, сметая шапку,
запрокидывая склоненное лицо...
И вдруг оборотень шарахнулся от стоящего перед ним, вскрикнул
изумленно, почти испуганно:
- Андрей?! Это ты, потаскухино отродье, ублюдок? А Митрий... Митрий
где?!
- Нету Митрия! - голос черного стал громок и тверд, губы его
скривились в жесткой ухмылке. - Помер твой Митрий, утонул. А это... Да,
это я, Андрей. Ублюдок. Сын потаскухи. Да ведь и твой - тоже! Слышишь? Я -
сын тебе, как и Митрий! И я, как и Митрий, виновен перед тобою. Вспомни,
когда я узнал, что ты - отец мой, и пришел; вспомни, что сказал ты мне
тогда! "Ты виновен передо мною и родом моим только тем уже, что родился на
свет!" Будто бы я выбирал себе мать, будто бы это я путался с кабацкими
девками, а не ты! Но пускай, пускай ты будешь прав: я виновен перед тобой,
и вина моя тяжела! И я сын тебе. Слышишь? Возьми мою жизнь, и - мир тебе,
успокойся!
Глаза оборотня померкли, он приступил ближе.
- Что ж, не все ли едино? - раздумчиво проговорил он. - Митрий ли,
ты... Ибо предначертано: "Лишь вкусив крови бесчестного сына..." Но скажи:
во имя чего? Чего хочешь ты за свою жизнь?
Черный молчал, пристально глядя в изменчиво струящееся лицо. Оборотню
наскучило дожидаться ответа, он спросил о другом:
- А что же ты стрелять-то раздумал? Гляжу я, и пистоль припас, и
снарядил его, как следует к случаю. Авось и совладал бы со мной, попытка -
не пытка ведь, и терять тебе нечего - чья ни возьми, а все по-твоему
выйдет... Что ж ты жизнь свою сохранить не пытался, сразу горло подставил?
Не пойму я...
- Рука не поднялась, - с трудом шевельнул губами черный. - Не
поднялась на родителя. Не злодей я.
Он вздрогнул, глянул оторопело на оборотня, не веря слуху: нелюдь
смеялся, растягивая губы в сухоньком старческом хихиканьи, и во рту его
мутно взблескивала хищная клыкастая острота...
- "Не поднялась"... Солгал ты, сыночек мой. И еще раз солгал. "Не
злодей"... Уморил, как есть - уморил! А кто ж ты, как не злодей? Кем мнишь
себя - благодетелем человеческим, что ли?
- А хоть бы и так! И разве это не правда?
- Ой, не могу, ой умора! - заливался визгливым хохотом нелюдь. -
Злодей от другого злодея мир избавить собрался!
Он вдруг оборвал смех, полыхнул в лицо черного мрачным пламенем
взгляда:
- А ежели те, кого ради ты на погибель решился, проклянут тебя? Не
боишься ли?
- Не боюсь, - усмехнулся черный человек. - Проклятие - награда за
зло. А меня проклинать не за что, я доброе дело творю. И не для себя -
людям.
Оборотень ощерился:
- Не за что, говоришь? Ой, за многое проклятие лечь на тебя может! Да
ты глуп, не поймешь. Я лишь единое словечко шепну тебе: антиквар.
Черный не потупил глаз, в которых оборотень, казалось как в книге
читал все тайны его души, не смутился, и не от страха задрожал голос его -
от бешенства:
- Ты знаешь про то? Тогда скажи, что я мог поделать, если жалкие
крохи, что ты швырнул матери, как швыряют подачку собаке, она истратила до
последней копейки на единственную мечту свою - видеть меня прилично
образованным человеком? Да не увидела - умерла... До срока умерла, от
лишений - это ты знаешь?! Не мог я денег иным путем раздобыть, а добраться
до тебя дорого стоило! О расплате толкуешь? А то, как Митрий с тобой
поступил - не расплата ли за сотворенное со мною, с матерью моей?!
- Ты зол, - мрачно выговорил нелюдь. - Иссушенная злобой душа - что
каменистая почва, взращивает лишь тернии, горечь полынную... Да не мне
тебя судить. Прощай.
Он наклонился, и сверкающие в лунном свете клыки с хрустом вонзились
в бледное запрокинутое лицо.

Кровавая пелена, бледнея, стекала с глаз, уступая их ночному мраку, и
уходила свирепая хищная боль, терзающая лицо... Лицо? Ха-ха, как смешно,
как глупо...
Он медленно встал, утвердился на подрагивающих, но послушных уже
ногах, чувствуя, как крепнет новорожденное упругое тело, как непривычно
близкая земля вливается в ноздри лавиной неиспытанных еще запахов -
странных, дразнящих. А где-то среди них притаился тот, главный, далекий
еще запах теплой человеческой плоти. Он манит, зовет, он повелевает
ворваться в ночную тьму стремительным и неслышным бегом, мчаться, искать,
догонять, рвать в клочья упруго податливое, сладкое, упиться болью и
ужасом попавшегося на пути - скорее, скорее, пока не поздно, пока не
спугнули ласковую темноту проклятые горластые птицы...
Он вскинул острую морду к лунному небу и завыл, празднуя начало
смертной погони, но вспухший в горле горький комок оборвал песню убийства,
и внезапная радость обожгла слезами глаза: он вспомнил. А вспомнив, понял,
что надо спешить, пока это, властно зовущее, не растворило в себе остатки
памяти.
Что ж, мир тебе, проклявший меня своей кровью, обрекший на искупление
чужих грехов. Или не только чужих?
Да, я лгал, когда говорил, что рука не поднялась на тебя. Поднялась
бы рука и не дрогнула. За все. За тихие смешки, шушуканье за спиной, за
черствый хлеб по утрам, за мучительные ночи над ненавистными книгами,
когда даже спать хочется слабее, чем умереть.
1 2 3 4