А этот камень - это просто камень, и все.
Давно-давно глупые голодные люди сделали из него бога, чтоб у кого было
еду выклянчивать. А он не бог - он мертвый булыжник. Не бойся. Ничего не
бойся, ведь я же рядом...
Ну, не упрямься, любимая моя, сероглазая! Я же знаю, что тебе самой
этого хочется...
И Анечка покорилась ненавязчивому, но властному нажиму его рук.
Закусив губу, изо всех сил вцепившись в каменеющие плечи (ЕГО плечи), она
чувствовала, как пружинисто сминается под ее спиной теплый колючий мех,
как горячие ласковые ладони слепо и нетерпеливо шарят по груди, по
плечам...
Со слабым стуком упал на песок кувшин...
...Потом они долго лежали, прижавшись друг к другу, и звезды глядели
им прямо в глаза, и не хотелось ни двигаться, ни думать, ни говорить.
А потом Анечка встала на колени, склонилась над Анатолием, поцеловала
его - длинно, крепко и смело, как не целовала до сих пор никогда.
Поцеловала и отстранилась, тревожно и странно глянула в каменное лицо
скифской бабы, нащупала все еще болтающийся на шее амулет. И Анатолий
заметил, как качнулись во тьме ее глаз два крохотных огонька...

Лес встретил их сумраком, полным вкрадчивой беззвучной угрозы,
промозглой влагой мха, осторожным похрустыванием под ногами (и не только
под их ногами), и так было долго; а потом впереди, в копящейся между
стволами туманной мгле закачались два крохотных огонька, и Сероглазая, до
сих пор покорно позволявшая вести себя за руку, вдруг тихонько взвизгнула
и заупиралась.
Большелобый испуганно обернулся, но готовый уже сорваться вопрос
замер у него на губах. Все было ясно и так: страшного не случилось. Просто
Сероглазая поняла, куда они идут. Поняла, и боится.
Тихо-тихо, так, чтоб расслышала Сероглазая, но не услыхали шуршащие,
снующие, крадущиеся вокруг невидимые и неизвестные (а значит - опасные),
Большелобый проговорил:
- Пойдем. Там хорошо - не станут искать.
- Нет! - замотала головой Сероглазая. - Там плохо, смерть. Ты не
знаешь.
Некоторое время Большелобый думал. Охотник и воин знает, что такое
смерть, знает, какая она бывает, и где может прятаться. Знает гораздо
лучше, чем самая умная из Вислогрудых. Может ли смерть притаиться там, где
глупые старухи делают глупое? Нет. Колдуньи опасны, могут убить, но
колдуньи спят, их нету там, впереди. А без них... Может ли убивать место?
Не болото, не река, не камнепад - просто место? Нет. Никто из охотников не
рассказывал про такое, значит, так не бывает. Сероглазая боится того, чего
нет.
Он дернул Сероглазую за руку:
- Пойдем. Там пусто, нет никого. Не страшно. Пойдем!
Она подчинилась, пошла, не стала упрямиться и спорить. Вот только
что-то новое поселилось в ее глазах - что-то, чего Большелобый не понял,
но что ему очень не понравилось.
В Святилище действительно было пусто. Пусто и тихо. Только еле слышно
лопотали о чем-то под слабыми прикосновениями сонного ветерка листья
кустов, нависающих над откосами потаенного овражка - жилища Праматери;
только негромко потрескивали там, на дне, фитили двух светильников перед
каменным изваянием Изначальницы Рода. Неверные отсветы скользили по серому
каменному лику тенями смутных древних раздумий, шарили по расстеленному на
земле меху - ложу Праматери, на котором стоял затейливо изукрашенный
горшочек и грудой были насыпаны ягоды - ее ночная еда. А больше в
святилище не было ничего. И никого.
Они спустились в лощину, и Большелобый усадил Сероглазую на ложе
Изначальницы Рода, а сам пристроился рядом и первым делом занялся своим
топором. Все нужное было у него с собой, да и нужно-то было немногое,
чтобы выправить и наточить смявшееся о рысий череп мягкое лезвие.
Закончив с этим, он еще раз внимательно осмотрелся, заглянул в
горшочек: а что там? Там было темное и густое, хорошее. Один только раз в
своей жизни Большелобому удалось попробовать это - украдкой, дрожа от
страха, и отхлебнул-то он совсем немного, но Вислогрудые все равно
догадались по запаху изо рта и побили, и три дня не подпускали к еде. И к
утренней не подпускали, и к вечерней. С тех пор он боялся к этому
подходить. А так хотелось еще!
- Что там? - Сероглазая выговорила это вяло, ей не было интересно,
просто надоело молчать.
- Дурманящий сок. - Большелобый потрогал горшочек, облизнулся. -
Хочешь?
Она отвернулась:
- Нет.
- Тогда и я не хочу, - обиженно буркнул Большелобый.
Дурманящий сок - это приятно и вкусно, но сердить Сероглазую лучше не
надо. Ничего, ночь длинная. Может быть, она еще передумает.
Он искоса глянул на Сероглазую и обмер вдруг в наивном восторге, и
смотрел, смотрел на нее, на живые теплые блики, скользящие по ее коже - по
лицу, по сильным крепким плечам, по едва прикрытой истрепанным мехом груди
и по меху, скрывающему то, что ниже...
Он не заметил, как это получилось. Руки будто сами собой нащупали за
пазухой амулет Вислогрудой с Пробудившимся Животом (сколько уговаривал
Кривонога сделать его, сколько всего пришлось за него отдать!), и будто
сам собой оделся на шею Сероглазой кожаный шнурок - она не шевельнулась,
не вздрогнула даже, только глаза ее стали огромными, черными. А потом
Большелобый как-то вдруг осознал, что Сероглазая тут, рядом, что ее
сильное гибкое тело прижато к нему; услышал тихий шепот - какой-то
незнакомый, жалобный, просящий (никогда еще Умеющие Рожать не
разговаривали с ним так):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10