- Не надо!.. Потом, не здесь!.. Праматерь все видит - не простит,
накажет, страшно накажет! Вислогрудые будут очень долго убивать... - Она
вывернулась из его рук, отодвинулась подальше. - Сними с меня амулет. Не
будем до срока, здесь. Страшно!
Большелобый нетерпеливо дернул плечом:
- Боишься? Зачем боишься, кого? Эту? - он ткнул пальцем в хмурое лицо
Прародительницы. - Эту не бойся, она - камень. Мертвый, глупый, ничего не
может, не страшный. Смотри!
Сероглазая в ужасе взвизгнула, съежилась, прикрывая руками голову,
потому что он плюнул на изваяние. И еще раз. И снова. И ничего не
случилось.
Большелобый обернул к ней торжествующее лицо:
- Что, наказала? Убила? Нет. Не может наказать - она камень, не бог.
Нет богов, кроме Великого Неба, а оно - с нами. Оно защитит. Кого еще
боишься? Вислогрудых? Они сами меня боятся. Они - слабые, глупые, умеют
только жрать, бормотать непонятное и пугать нестрашным. А я - сильный, у
меня острый топор. Убью их, - он говорил, говорил, а рука его нашла в
темноте ее колено, скользнула по бедру, выше, туда, где прикрыто оленьей
шкурой... - Не бойся. С тобой - я, а со мной - Великое Небо. Не бойся...
Он вдруг рванул застежку на груди Сероглазой, и облезлая шкура
соскользнула с ее тела, открыв глазам давно и нетерпеливо желаемое. Ладони
его легли на горячее, упругое, ощутили неподатливость твердеющих сосков,
нажали чуть сильнее...
И Сероглазая подчинилась этому нажиму властных, по-хозяйски уверенных
рук. Вцепившись в тяжело нависающие над ней плечи, до крови, до боли
закусив губу, она чувствовала, как сминается под ее спиной теплый колючий
мех, как тело цепенеет в предчувствии другой, сладкой, не испытанной еще
боли...
С тихим стуком упал горшочек, покатился по земле, проливая запретный
сок...
...Потом они долго лежали, тесно прижавшись друг к другу, и черные
ветви черных кустов плавно качались над ними, и не хотелось ни двигаться,
ни думать, ни говорить.
А потом Сероглазая встала на колени, склонилась над Большелобым,
потерлась лицом о его грудь, и лицо ее было мокрым, а в глазах стыла
тоска. Потерлась и отстранилась, обреченно взглянула в каменное лицо
Праматери, крепко прижала ладонями болтающийся на животе амулет. И
Большелобый заметил, как качнулись во тьме ее глаз крохотные огоньки
светильников, как вдруг дернулись, судорожно скривились ее губы. Он уже
понял, что случилось страшное, когда сорвавшийся с этих губ истошный вопль
заставил его вскочить на трясущиеся, непослушные ноги.
Сероглазая выла, лицо ее было исковеркано болью и страхом, скорченное
тело била частая дрожь, а глаза... Страшные глаза, не серые уже, а мутные,
тусклые; в них не было ничего, кроме боли, выпившей чувства и глубину.
В цепенеющем от страха мозгу Большелобого промелькнула смутная мысль,
что поза Сероглазой странно похожа на позу горбящегося перед ней изваяния
Праматери: стоит на коленях, локти прижаты к бокам, пальцы обеих рук
вцепились в живот, голова ушла в плечи... Только каменная Праматерь
замерла в спокойном мрачноватом раздумье, а Сероглазая костенеет в
агонии... Великое Небо, помоги ей, спаси! Не спасает... Почему, почему, за
что?!
С яростным рыком Большелобый вонзил зубы в свою волосатую руку. Он
услышал треск рвущейся кожи, и соленое, горячее брызнуло на губы, и стало
легче. Страх, жажда понимания - все это пусть приходит потом. Старик
Волчье Ухо учил: воин быстр и яростен, защищая своих и себя. Потом,
победив, можно впускать в себя страх и раздумья. Потом. Не в бою.
Единого взгляда, брошенного на побелевшие в нечеловеческом напряжении
тонкие пальцы, хватило, чтобы понять: причина пожирающей Сероглазую боли -
там, на животе. Большелобый кинулся, обхватил ее запястья, дернул, еще,
сильнее - оторвать, увидеть, помочь... Бесполезно. Не поддаются сведенные
судорогой руки. Ну что ж, он знает, как побеждают такое. Большелобый
отшатнулся на миг, и, надсадно хекнув, изо всех сил ударил кулаком в
маленький вздрагивающий подбородок.
Он сделал нужное. Сероглазая смолкла и опрокинулась на бок, будто
кости ее вдруг стали песком, а мышцы - водой. И Большелобый снова схватил
ее за руки, уперся ногой в грудь, рванул всей своей силой и всей тяжестью
тела.
Получилось. Под хруст и треск мышц (не своих ли?) ему удалось
оторвать ее руки от живота и одну от другой. И почему-то натянулся и
лопнул шнурок амулета, и почему-то живот и левая ладонь Сероглазой
облились кровью... А правая... Зашевелились от ужаса космы на голове и
руках Большелобого, пальцы его взмокли от пота, утратили цепкость, и
правая рука Сероглазой выскользнула из них, безвольно откинулась, с
тяжелым глухим стуком ударилась о песок.
Старик Волчье Ухо был мудр и умел воспитывать воинов. Сейчас он бы
радовался, если бы был рядом, если бы его лоб не раздавили три зимы назад
клыки медведя-стервятника. Большелобый не стал вдумываться в то, что
увидел, не стал гадать, как могло случиться такое. Сероглазая лежала
неподвижно, бессильно разметавшись по ложу Праматери, и с ее черных
искусанных губ капала кровь, и кровь текла из ран на животе и левой
ладони, а правую руку ее - торопливо пожирало страшное, и некогда было
думать.
Быстро, но без суеты, вслушиваясь в надрывные стоны Сероглазой
(стонет, значит жива еще, значит, еще не поздно), Большелобый шагнул по
жесткому, влажному от росы меху, нагнулся, подобрал топор, и мельком
порадовался, что не поленился поправить лезвие, и теперь все будет
хорошо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10