- Ведра, галоши... А около входа - заметила? -
автомобильная покрышка. А до ближайшей дороги, между прочим, километров
пять, не меньше.
Ксюша зябко горбилась, топила подбородок в воротник пушистого
свитера:
- Люди охотнее всего гадят в местах, обжитых другими людьми. А в
местах, которые были для кого-то святыми, гадят с особым трудолюбием и
упорством. Так что ничего удивительного не вижу, - она пожала плечами,
осторожно потрогала флягу. - Давай пить скорее, а то спать очень хочется.
Олег будто и не услышал, он уперся взглядом куда-то мимо Ксюши, а
может - сквозь нее. И Ксюша устроилась поудобнее, стала терпеливо
дожидаться, когда он очнется, когда отпустят его полумысли-полуобразы,
отпустят из смутного и нездешнего сюда, к ней.
Это бывало с ним часто. Сперва Ксюша обижалась и злилась, потом
тревожилась, а потом поняла и научилась не мешать ему в такие минуты. Бог
с ним, пусть... Но все-таки чокнутый он, не от мира сего. А от какого? Что
случится, когда выплеснется, наконец, наружу то, что зреет в нем?
Ксюша искоса поглядывала на Олега. Лицо бледное, узкое, волнистые
волосы так светлы, что кажутся седыми, костистый подбородок курчавится
мягкой бородкой, в туманящихся смутной мечтой серых глазах танцуют
крохотные язычки пламени... "Вещий Олег" - кажется, так звали его
сокурсники?
А снаружи, за толстыми кирпичными стенами, мутившееся с полудня небо
наконец-то сорвалось на истомленный предчувствием нехорошего мир гремучими
длинными раскатами, давящим дождевым гулом. Могильную черноту, съевшую и
болота, и лес, и все, кололи вдребезги стремительные изломы фиолетового
света - слепящего, холодного, злого. Мелко вздрагивал пол, затравленно
припадало к нему слабенькое пламя, ярко и внезапно высвечивались проемы
стрельчатых окон с догнивающими остатками прихотливых решеток; плоский
занавес мрака, затянувший вход, вдруг проваливался далью стынущих в
мертвом ненастном свете лесистых болот, - проваливался и возвращался
вновь. Мертвенные электрические сполохи плескали в Олегово лицо бледную
синеву и зыбкие изломы теней, искажали его непривычно, пугающе. И Ксюше
показалось вдруг, что и не Олег это вовсе, а что-то подло похожее на него,
что-то неживое, чужое; что она - усталая, жалкая - брошена здесь, в этом
черном, вспыхивающем, тонущем в бешеном ливне мире, одна, совсем одна
среди его гремящей, журчащей, копошащейся жути; и сердце затрепыхалось
обреченно и жалко, что-то ледяное перехватило горло и обожгло глаза, но
тут очнулся Олег.
Он зажмурился, сильно потер лицо, улыбнулся растерянно и виновато:
- Прости, Ксюшенька, задумался я... Сейчас чай будем пить,
сейчас-сейчас.
Чай был крепкий и горячий, маленький алюминиевый стаканчик обжигал
ладони, и это было очень приятно, но еще приятнее был неотрывный взгляд
Олега - внимательный, теплый. Вот так бы почаще, вот всегда бы так! Но,
может быть, если бы так было всегда, она и не ценила бы этого?
Нет, хватит. Хватит молчать, надо говорить, говорить что-нибудь
интересное, а то он снова уйдет туда, в мысли свои, бросит наедине с
усталостью и страхом... Только интересно у Ксюши не получилось. От
особенно сильного удара, казалось, посыпались трескучим каменным крошевом
стены, и она сжалась, простонала с надрывом:
- Господи, и зачем нас понесло к этой старой ведьме?! Так хорошо было
в Белополье, так нет, поперлись черт знает куда... И самое обидное - ведь
напрасно поперлись, не знает же она ничего, ведь муть плела редчайшую!
Олег улыбнулся - мягко так, ласково, как ребенку глупому, сел рядом,
стал гладить по голове, уговаривать:
- Ну, Ксеня... Ну почему это - зря? Это же не кому-то, это же тебе
нужно. И рассказала она много интересного, я нигде такого не слыхал.
Сказки про лешего очень оригинальные, и заклятья от злых. Для твоей работы
это очень важно, ты этим не пренебрегай.
Но Ксюша упрямо трясла головой:
- Ничего это не важно. И чушь все это. И ничего общего с моей темой -
не дохристианские, и не обряды... И это же не народные сказки, это же ее
сказки! И вообще, давай спать в конце концов!
Олег вздохнул, тяжело поднялся - спать, так спать. Правда, это
оказалось нелегко - спать. Сначала они поругались из-за фонарика: Олег
хотел его выключить, а Ксюша не хотела спать в темноте. Олег уговаривал,
объяснял, что батарейки сядут не позже, чем через час, что фонарик еще
может понадобиться ночью, - не помогло. Потом на них напали комары -
как-то вдруг и все сразу, и Ксюша требовала, чтобы Олег их повыгонял, а
Олег пытался выяснить, как она себе это представляет.
А потом почему-то оказалось, что спать не хочется. То есть спать не
хотелось только Ксюше, и это было обидно до слез: страх остался, и
сырость, и комары, и гроза; а сонливость, еще минуту назад казавшаяся
невыносимой, сгинула, и вместе с ней сгинула и надежда на то, что жуткая
эта ночь пролетит незаметно и быстро. А вот Олег, похоже, уснул, он дышит
спокойно и ровно, он снова оставил Ксюшу одну, он злой, плохой,
бесчувственный. Господи, ну почему так не повезло в жизни, ну зачем она
влюбилась в этого ненормального, вышла за него, зачем?! Да, он любит ее,
Ксюшу, любит искренне, только странно как-то, не любят так теперь, это,
может, в его любимые дохристианские времена так любили. А иногда он бывает
так возмутительно нечуток, будто Ксюша для него - ноль. Вот как сейчас:
посапывает себе в две дырочки, и наплевать ему, что ей плохо, страшно и
одиноко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12