Век себе не прощу!
* * *
В отличие от предыдущих попыток, эта удалась на славу. Аппаратура отрабо
тала штатно, контакт нащупали почти с ходу и продержали на резонансе поч
ти сорок абсолютных минут…
Когда испытателю помогали выбраться из хронокамеры, он даже шутить проб
овал; от отдыха отказался, а сразу потребовал ноут и ментографа Ц зафикс
ировать впечатления (пока, значит, не утратили остроту).
Да, поначалу-то все было в ажуре.
Но вот потом, когда первый в истории хрононавт объявил, что хочет освежит
ься…
Сперва мне даже в голову не пришло заподозрить плохое. То есть я встревож
ился, конечно, но только минут через десять и совершенно дурацким образо
м: связался со старшим эскулапом и стал выяснять, как может сказаться Про
никновение на работе пищеварительного тракта. И лишь в разгар этой крети
нской консультации до меня, наконец, дошло: санузел Ц единственное поме
щение в экспериментальном блоке, где нет следилок.
В ту же секунду я приказал своим ребятам вынести дверь, но это уже ничему н
е могло помочь.
* * *
«Полдень. Осень. Налитая пшеница под пронзительно синим бездоньем. Конь
нервно приплясывает, топчет кланяющиеся ему золотые колосья… мелкие, ни
зкие Ц нетеперешние.
Ветер. Ледяной, влажный, он горчит прелой листвой и пороховой гарью, а то в
друг принимается теребить стриженую гнедую гриву, врезаясь в ноздри едк
им духом конского пота…
Хрусткое топотанье копыт, сдержанный гомон, металлический лязг… Резкий
отрывистый ропот Ц это знамя, полковой штандарт, по которому ветер гони
т такую же золотую волну, как и по сыплющейся переспелой пшенице.
И тот же ветер рвет у меня с плеч серо-золотой ментик. Серо-золотой… Кажет
ся, Павлоградский гусарский полк… Или у павлоградцев шитье серебряное?».

«Строимся на гребне длинного пологого всхолмья. Далеко справа Ц нарядн
ое холодное пламя березовой рощи, и оттуда, то ли из-за опушки, то ли прямо и
з нее с натужным тягучим громом выхлестываются, стелятся по рыжей шерсти
полей густые черно-сизые космы. Там батарея. Наша.
А далеко (но с каждым мигом все ближе) впереди Ц четкие, неудержимо идущие
в рост квадраты. Вспугнутый орудийными раскатами ветер ошалело мечется
над готовым ко всему полем и раз за разом плещет в лицо барабанным треско
м и визгливой радостью флейт. Над темными близящимися шпалерами уже видн
ы пестрые лоскутья знамен… Цвета не разобрать Ц те знамена точно так же
треплются под раздерганными порывами… точно так же, как наше…
А где-то на левом фланге захлебывается чистой праздничной радостью горн
и долетает оттуда еле слышимое: «По-о-олк, слу-шай…». И сразу же Ц более яв
ственное, подхваченное эскадронными командирами:
«Рысью-у-у… марш!».
И поле страгивается под копыта наших коней…»
«Течет навстречу пшеничное золотое руно; растут, растут темные… темно-с
иние, ощеренные штыками квадраты… И вновь команда: «Сабли вон!».
Она сама находит рукоятью потную, по-слепому растопыренную пятерню; сам
а рвется на волю из тесной темноты ножен…».
«Карьером арш-арш!!!».
«Грохот. Неумолчный, гулкий, победный, ощущаемый не только и не столько сл
ухом Ц всем телом, которое уже не свое, которое не тело уже, а частичка еди
ной летучей лавы, пожирающей стонущее пространство. И рудые пшеничные во
лны льются-рушатся встречь, чтобы пропасть в бешеной молотьбе бесчислен
ных конских копыт; и поет-улюлюкает ветер, вспарываемый изогнутым лучом
хищной ледяной остроты, продолженьем моей руки…
А те, темно-синие Ц они с каждым мигом различимы все явственней; они гото
вятся: первая шеренга опустилась на колено и две четкие линии ружейных д
ул готовы хлестнуть нас залпом в упор…
Нет!
Бесшумно (где уж каким-то жалким хлопкам тягаться с копытным громом!) расц
ветает над вражьей шпалерой цепочка нарядно-белых шрапнельных разрыво
в, превращая геометрически четкий строй в неуправляемую толпу… И мгнове
нье спустя мы налетаем, сметаем, расшибаем в кровавую слякоть…
Впереди нет врага. Впереди только пшеничное золото, преступно испятнанн
ое грязно-синими спинами, спинами, спинами бегущих… живых трупов… падал
и… и хмельной ликующий всхлип сабельного размаха обрывается хряским ту
пым ударом, и брызжет в лицо соленая теплота, а кивер, кажется, слетел куда-
то к чертям Ц это один из тех, впереди, приостановился было, пыхнул навстр
ечу ватным клочком ружейного выстрела… но заалевшая полоска клинка опя
ть нетерпеливо вздергивает правую руку к хрустально-голубой выси, к сне
жным хризантемам шрапнельных разрывов, а потом Ц снова хряск, снова бры
зги, и ветер взахлеб хохочет вместе с тобою… а глаза уже прикипели к порыж
елому ранцу, смешно и жалко мотающемуся на спине еще одного покойника, ко
торый глуп, который до сих пор смеет воображать себя живым… Какой он жалк
ий, какой он маленький! Куда ему и всей этой недоумершей мертвечине до теб
я, саблерукого великана на летучем великане-коне, разбудившем копытами
гулкую грудь планеты?! Что им проку сучить ногами, пытаться тыкать в тебя н
икчемными зубочисточками штыков, если весь огромный лазорево-золотой м
ир, услужливо проворачиваясь, сам подставляет под твои взмахи замаравшу
ю его дрянь…»
«Все оборвалось.
Вдруг.
Сразу.
Который-то из собственных же твоих взмахов вместе с очередной жизнью не
чаянно обрубил и фанфары встречного ветра, и литавры копыт; и даже пьянящ
ая дробь пульса засеклась вдруг, сбилась на вымученное дряблое трепыхан
ье.
1 2 3 4