А усами, воинственно торчащими в разные стороны поперек заросшей проволочной щетиной бандитской рожи, он даже явно переплюнул того, с фотографии.
Нож, видно, приглянулся усачу, и он по-хозяйски пристроил его на поясе рядом с собственным кривым тесаком, который, как Корсар уже знал, называется «камой» и носится здесь на Балканах отнюдь не для украшения…
– Аида! – заявил улыбчивый. – Даходиме! Трябва да заведем нашня скып гостенин до апостола.
Как Корсар ни крепился, а все же внутренне вздрогнул. Все, хана. К апостолу хотят отправить. Кто там ключами от рая заведует? Петр, Павел? Как глупо…
Неожиданно усатый, всем своим видом выражая несогласие, отрицательно замотал головой.
– Зашто да го водимо там? – проворчал он с раздражением. – Тука да го убиемо. Дай ми, ке го закла!
При последних словах на его мрачном лице появилось кровожадное выражение, и, взявшись за рукоять своего тесака, он решительно шагнул вперед.
– Не, Димо! – не менее решительно заступил ему дорогу улыбчивый. – Тук нямада го колем! Трябва апостол да го пораспытва.
Суть возникшего разногласия ускользала от Корсара. Один спешит отправить его к апостолу, другой горит желанием зарезать, но первый ему не дает. Не устраивает выбор экзекуции или места для нее? Хотя вроде апостол мог бы его «пораспытывать»? Звучит обнадеживающе. «Апостол» – это что, кликуха какой-то реальной личности? И личность эта, скорее всего, их командир, вожак или как его там, но определенно с чувством юмора.
А усатый меж тем с явным сожалением убрал свой кривой кинжал обратно в ножны.
Из дальнейшего их диалога Корсар мало что понял. Но по интонации и выражению лиц его участников можно было догадаться, что прямо сейчас его убивать не будут. И Андрей изменил мнение об усатом. Нет, это не простой бандит. Это бандит политический. Но с чего они тут так взъелись на русских? Ему с товарищами уже доводилось ловить их косые взгляды, ощущать в отношении к себе холодок, а сейчас вообще зарезать хотят. За что? За обманутые ожидания? Кто бы подумал, что нас так вот «любят» братья-славяне!
Улыбчивый парень ловко освободил ноги Корсара от пут (усатый в это время придирчиво проверял, надежно ли связаны руки) и не церемонясь, пинками заставил подняться. Потом чуть было не завязал ему глаза какой-то замызганной тряпицей, но мрачный македонец его отговорил, на вполне понятном для летчика языке пояснив, что это излишняя предосторожность. «Мразного руса» все равно прирежут еще до вечера. Улыбчивый легко согласился, и Корсару это не слишком понравилось. Взамен повязки усатый накинул ему на шею свернутый в петлю узкий сыромятный ремень. Накинул и тут же без предупреждения и лишних эмоций секунд на сорок перекрыл Корсару кислород. Наверное, для демонстрации своего всесилия.
А потом снова началось восхождение, на сей раз больше похожее на кошмарный сон. Кружилась голова, разбитые губы превратились в пухлые оладьи. Ему приходилось карабкаться по склону со скрученными сзади руками и удавкой на шее. Он еле переставлял ноги, стараясь не оступиться, а стоило поднять глаза от земли, взгляд упирался в отобранную у него винтовку, перекинутую за широкую спину болгарина, обтянутую в его же, Корсара, собственную куртку. Сзади отвратительно сопел македонец. Летчик в очередной раз споткнулся и неловко, не в силах помочь себе руками, завалился на бок. Тут же подскочил македонец, и удавка снова стиснула горло, отнимая дыхание. Корсару пришлось подняться и лезть дальше. Он чувствовал, что ненавидит эти горы, небо, лес, траву, ненавидит каждый камень под ногами, этих полудиких партизан, которых с их «теплым приемом» надо было беречься пуще американцев, а он-то, дурак, суетился, встречи с ними искал.
Но больше всего он ненавидел деда Николу. Старый хорек! Знать бы все наперед, Андрей задавил бы его голыми руками. Но сначала бы выведал, где он живет, пристрелил бы его кляч, сжег хату, разорил бы начисто все его хозяйство и пустил под откос телегу. Должна же у него быть телега!
* * *
Наконец они добрались до места назначения. Это было впечатляющее, крупное, но обветшалое строение. Сложенные из неотесанных валунов, его стены до половины вросли в склон горы, а плоская земляная крыша буйно заросла кустарником. Воздуха здесь не хватало и без удавки. Должно быть, конвоиры затащили его поближе к небу еще километра на полтора, а если считать от уровня моря, то и на все три.
При ближайшем рассмотрении здание вовсе не выглядело руиной, вид его был вполне обжитой и ухоженный. Из дверного проема, такого низкого, что всякому входящему-выходящему явно приходилось кланяться едва ли не в пояс, показался черноглазый и светловолосый молодец лет двадцати в аккуратном бундесовском камуфляже. Он с интересом осмотрел избитого и связанного пленника, подошел поближе и, достав из бокового кармана маленький никелированный пистолет, приставил его к голове летчика.
«А вот это уже профессионал, – мелькнула мысль в голове Корсара. – Неужели все?!» – Зачем было служить американцам? – с сожалением в голосе спросил «бундес» на неожиданно приличном русском и спустил курок. Боек щелкнул вхолостую, и все трое, не исключая усатого, весело заржали.
«Балканская шутка. Бамбармия киргуду.» – подумал, сжимая зубы, сумевший не зажмуриться Корсар.
– Дошыл дедо Никола, – обратился новоявленный головорез к конвоирам летчика. – Апостол вече знает. Заповед: да го хвырлете в затвора. После ште се разберем с него!
Через минуту Корсар узнал, что «затвором» у них называется крошечный каменный пенал, пристроенный к гайдуцкому дому сбоку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148