Один из них был раскрыт; хладмейстер, как и вахтер, читал его почему-то тоже «вверх ногами». Рядом с книгой лежал лист бумаги, испещренный какими-то астрономическими числами. В руке Васинский держал авторучку.
– При чем здесь Мопассан, и почему ты так странно его читаешь? – спросил я.
– Как ты отстал от жизни! – укоризненно произнес хладмейстер. – Я не читаю Мопассана, я его считаю. Подсчитываю буквы. А если вдаваться в содержание, то можно сбиться со счета. Главное в книгах – это количество букв… Сейчас все в НИИ заняты считанием.
– Странное отношение к литературе!.. Чья это мутная инициатива?
– Это личное указание нового директора. Он исходит из того, что, когда мы создадим солнцеустойчивый ягель, наш НИИ будет перебазирован на юг. Там нам придется вести визуальный подсчет бурно растущего оленьего поголовья – для отчетности. Поэтому необходим умственный тренаж. Сегодня считаем буквы – завтра будем считать оленей! Но уже сегодня лучшие считатели будут премированы четырнадцатой зарплатой!
– Теперь мне все ясно! – воскликнул я. – Какой прозорливый загляд в грядущее, какое мудрое предвиденье!.. И опять же – забота о людях!..
Я представил себе, как кассирша Людочка выдает мне внеплановую премию. Я честно кладу денежки в карман, а ни жена, ни ТТ о том и знать не знают, ибо тайна сия велика есть! В душе моей зазвучали фужеры и виолончели. Я поспешил в институтскую библиотеку.
– Дусенька, выдайте мне полное собрание сочинений Льва Толстого! Уж считать так считать! – обратился я к библиотекарше.
– Что-о-о?! – сделала она большие глаза. – Не по чину запрос!.. Толстого сам директор считает!.. Пора бы быть в курсе.
– Ну, тогда выделите мне Боборыкина или хотя бы Стендаля. Только полностью!
– Может быть, вам еще БСЭ выдать? – кокетливо рассмеялась Дуся. – Поглядите-ка на полки.
Стеллажи опустели. Считателями были разобраны даже книги таких писателей, которые только издавались, но никем никогда не читались. Лишь кое-где сиротливо лежали худенькие книжонки – то были сборники стихов. Я хотел было взять такую книжечку – сочинения какого-то Вадима Шефнера.
– Дайте хоть эту, Дусенька. Я ее за час просчитаю.
– Считать стихи директор не рекомендует, – с дружеской интимностью прошептала аппетитная библиотекарша. – Он убежден, что поэты мухлюют: вместо того чтобы честно заполнять буквами всю страницу – пишут узенькими строчками.
– Если вдуматься – он вполне прав, – выразил я свое мнение. – Эти всякие поэты-рецидивисты, прикрываясь рифмами, втирают очки культурному человечеству!.. Нет, не надо мне этой книженции!
Я направился к директору, но по пути заглянул в бухгалтерию, в цветник нашего НИИ. По случаю жаркого дня, а также поскольку весь персонал состоял из дамского пола, счетоводки одеты были легко, почти по-пляжному.
– Не бухгалтерия, а прямо-таки бюстгальтерия, – шепнул я миловидной счетоводочке Тамаре. – Хотел бы я быть здесь главбухом.
– И через день сбежал бы. Работы – невпроворот. Штат увеличили на две единицы – и все равно приходится работать сверхурочно. Ведь на нас взвалили проверку считателей! Мы должны перепросчитывать просчитанные ими книги… Мы захлебываемся в литературе…
Действительно, книг кругом было полно. Они маячили и на столах, и на подоконниках, и даже на полу – штабелями и пирамидами.
Наконец я проник в кабинет нового директора. Он был погружен в считание. Я представился ему как хладмейстер, назвал свое имя и фамилию, но добавил, что в порядке дружеского общения он может именовать меня Шампиньоном.
– Шампиньон – это звучит обнадеживающе! – произнес директор, оторвавшись от книги. – Кого вы сейчас считаете?
Я ответил, что нахожусь в отпуске, но, поскольку до меня дошли вести о новаторском движении книголюбов-считателей, я досрочно прервал свой отдых, дабы включиться. Кроме того, на летнее время, пока не спадет жара, я готов возглавить работу бухгалтерии, где намечается прорыв. В порядке научного энтузиазма я могу трудиться в НИИ с утра до позднего вечера, ночевать же буду на опытном ягельном поле.
– К сожалению, все финансовые лимиты исчерпаны на три года вперед, – с грустью признался директор.
Пред моим умственным взором возник Разводящий и распроклятое бунгало. Дрожь прошла по моему телу.
– Для блага родного НИИ и для вас лично я согласен работать бесплатно! – отчетливо и весомо объявил я.
– Увы! Я не могу нарушать трудового законодательства, – ответил директор и, взяв авторучку, погрузился в считание. Я понял, что аудиенция окончена. Рухнула последняя моя надежда.

9. Утешение страдальцев

Я вернулся в Хворостово доживать последние каторжные дни. А Разводящий благоденствовал. Каждое утро к его калитке выстраивалась длинная терпеливая очередь. Он продавал огромные гладиолусы, исполинские тюльпаны, сказочно пышные ирисы и еще какие-то там сногсшибательно роскошные цветы. Цены он заламывал чудовищные, он обирал покупателей, но они даже не торговались. В очереди стояло немало молодых людей, то были влюбленные, желавшие порадовать своих избранниц небывалыми цветами; из таких субъектов – хоть веревки вей. Я невольно вспоминал, что в дни, когда ухаживал за Валентиной, однажды купил ей букет мимозы, трех рублей не пожалел. Но здесь дело пахло не трешками! Не раз я, в порыве справедливого негодования выбежав из бунгало, публично обвинял Разводящего в грабительстве, не раз призывал покупателей объявить ему бойкот и намять ему бока. В ответ я нарывался на грубые оскорбления и со стороны цветовода, и со стороны публики. А главное, Труба была всегда против меня, все время она держала меня на прицеле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12