– Никуда вы не пойдете.
– Как хотите. Для вас же стараюсь, понимаешь.
Марье постелили на нарах, а Макар, Михеюшка и Егор устроились на полу.
В избушке стало светло – из-за леса выплыла луна. Ее было видно в окошко – большая, круглая и поразительно близкая, как будто она висела в какой-нибудь версте отсюда.
На полу лежал бледный квадрат света, и в нем беззвучно шевелились, качались, вздрагивали тени ветвей.
Блестела на столе кружка.
– Ночь-то! – тихонько воскликнул Макар. Ему не спалось.
Михеюшка пошевелился. Сказал сонным голосом:
– Перед рассветом птаха какая-то распевает каждый раз… до того красиво!
– Ты ведь давно уже тут живешь, Михеич? – не то спросил, но то просто так, чтобы поддержать разговор, сказал Макар.
– Третий год пошел с троицы, – ответил Михеюшка.
– Наверно, все тут передумал один-то?
Михеюшка ничего не сказал.
– Скучно, наверно, тебе?
– А чего скучно?… Люди заходют. До вас вот Гринька Малюгин с Федей Байкаловым были…
– Гринька? – Макар приподнялся на локте. – Его ж поймали.
– Ушел он… Федя-то как раз за им приходил. Ну тот говорит: «У меня золото есть… пудик, давай, мол, выроем – ты себе половину забираешь, а я уйду».
Макар долго молчал.
– Слышь, Егор?
– Слышу, – отозвался Егор.
– Пуд золота… – Макар лег и стал смотреть в потолок.
– Федор-то не соглашался сперва. «Оно, – говорит, – ворованное», – заговорил Михеюшка.
Макар перебил его:
– Ладно, давай спать, отец.
Михеюшка послушно смолк.
В окошко все лился серебристый негреющий свет, и на полу шевелилось топкое кружево теней.
Во сне громко вскрикнула Марья, потом шепотом сказала:
– Господи, господи…
Егор сел, послушал, дотянулся рукой до стола, взял кисет и стал закуривать.
– Дай мне тоже, – поднялся Макар.
Закурили.
– Федя – не дурак, – негромко сказал Макар.
– Я тоже так думаю, – согласился Егор.
Легли и замолчали.
Михеюшка почесал спину, зевнул и, засыпая, пробормотал:
– Охо-хох, дела наши грешные…
Утром, чуть свет, Макар уехал.

– 22 -

После ареста Игнатия Платоныч взял коня у Яши Горячего и поехал в район.
Вернулся с каким-то товарищем. Пришли в сельсовет. В сельсовете было человек шесть мужиков. Говорили все сразу, загнав в угол Елизара Колокольникова: отказывались ремонтировать мост на Быстринской дороге.
Кузьма сидел на подоконнике, наблюдал эту сцену.
– Да вы ж поймите! Поймите вы, ради Христа: не я это выдумал. Это из району такой приказ вышел! – отбивался Елизар.
– А ты для чего здесь? Приказали ему!…
– Пускай быстринские ремонтируют, чего мы туда полезем?
– И быстринские тоже будут. Сообча будем…
– Пошел ты к такой-то матери! Сообча! Вы шибко прыткие стали: ломай им горб на мосту!
В этот момент и вошли Платоныч и приезжий.
– Что тут делается? – спросил Платоныч, с тревогой посмотрев на Кузьму.
– Вот люди мост собираются чинить, – пояснил Елизар.
– Ну и что?
– Ничего. Сейчас поедут.
Мужики вышли с Елизаром на улицу и там долго еще галдели.
Платоныч прошел к столу, устало опустился на лавку.
Кузьма разглядывал приезжего.
Тот в сапогах, в галифе, в малиновой рубахе под серым пиджаком стоял у окна, сунув руки в карманы. Молчал, разглядывая Кузьму.
Вошел Елизар.
– Елизар, выйди на пять минут, – сказал Платоныч. – Мы по своим делам потолкуем.
Елизар, нисколько не обидевшись, вышел.
– Н-ну, так… – сказал приезжий, вынул руки из карманов. – Рассказывайте: что тут у вас? – подсел к столу, облокотился на него одной рукой, закинул ногу на ногу, приготовился слушать.
– А чего рассказывать? – спросил Кузьма.
– Кого ты здесь арестовал?
– Любавина Игнатия. Родного дядю этих… – Кузьма споткнулся, посмотрел на Платоныча, хотел понять: можно ли все говорить?
– Это из милиции, – сказал Платоныч.
– Игнатий Любавин, по-моему, знает про банду, – досказал Кузьма.
– Так, – приезжий с минуту обдумывал положение или делал вид, что обдумывает. – Вот что… товарищ Родионов. Старика немедленно выпустить. Банда бандой, а подряд сажать всех никто не давал права. Ясно?
– Ясно, – ответил Кузьма. – Интересно только, как мы все же узнаем про банду?
– Узнаем, – успокоил приезжий. – Иди выпусти его.
Кузьма вышел в сени… Загремел замком.
– Выходи.
Игнатий лежал на лавке. На оклик поднялся, пошел на выход. Решил держаться до последнего.
– Шапку возьми.
Игнатий вернулся, взял шапку. Опять направился к двери, не понимая: хорошо это или плохо, что приказали взять шапку?
Кузьма загородил ему дорогу.
– Я отпускаю тебя… пока, – негромко сказал он, заглядывая в серые глубокие глаза Игнатия, – но могу прийти еще.
– Приходи, приходи. Медком накормлю… А хочешь – медовухой, – Игнатий слегка обалдел от радости и не понимал, что эти его слова легко могут сойти за издевательство. – У меня такая медовуха!… Язык проглотишь!
– Иди.
Игнатий напялил шапку и вышел. Пошел к Емельяну. Он давненько не был там и сейчас, по пути, хотел попроведать братца и, кстати, порассказать, какие он принимает муки через его лоботрясов. А главное, зачем надо было видеть Емельяна Спиридоныча и для чего он ненароком собирался приехать в Баклань, было вот в чем.
Прослышал Игнатий, что можно опять открывать лавочки. В городе-то их полно, и больших и маленьких – всяких. Но в город возвращаться теперь уж ни к чему (семьи у него не было: жена померла в двенадцатом году, единственный сын, Николай, ушел с колчаковцами в восемнадцатом и не вернулся), а вот в Баклани можно было сообразить лавку. На паях с братом. Построить он бы и один мог, но тогда всем кинулось бы в глаза: откуда такие деньги? Осторожности ради надо было уговорить дремучего брата войти в долю (хоть не на равных, для отвода глаз) и, благословясь, начинать дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166