Ну, сел я на воз-то и все не верю, что домой еду, – перепужался. Рассказал ямщикам, а те только засмеялись. «Ты сам-то, – говорят, – понимаешь, какие это кумовья были?»
Никон помолчал, погасил окурок, сплюнул в костер и закончил:
– Такая была история.
Все сразу заговорили. История понравилась.
Кто– то вспомнил подобную же:
– А я вот слыхал… тоже увезли одного… но только того – на болото. Тоже, говорит, пир горой шел, а потом закричал петух, и никого не стало. А он на кочке сидит…
И оттого, что такие истории, оказывается, уже бывали и что много похожего в них, рассказ Никона казался убедительным.
– Бывает, бывает… Чего только не бывает на белом свете.
– Окаянные, чо им нужно?
– Надо же – завезти человека вон куда и бросить!
Еще рассказывали про перевертушек… Про какую-то знаменитую колдунью…
Костер потрескивал, выхватывал из тьмы трепетный, слабый круг света. А дальше, выше, кругом – огромная ночь. Теплая, мягкая, гибельная. Беспокойно в такую ночь, без причины радостно. И совсем не страшно, что Земля, эта маленькая крошечка, летит куда-то – в бездонное, непостижимое, в мрак и пустоту. Здесь, на Земле, ворочается, кипит, стонет, кричит Жизнь.
Зовут неутомимые перепела. Шуршат в траве змеи. Тихо исходят соком молодые березки.

– 32 -

Следующий день начался для Кузьмы необычно.
Он копнил с бабами.
Работал в паре с Клавдей. У той все получалось как-то очень аккуратно. Воткнет вилы в пласт сена, навалится на них всем телом, упрет черенок в землю – раз! – пласт перевалился.
Кузьма тоже хотел так: глубоко загнал вилы, навалился на них… – черенок хрястнул.
Клавдя долго смеялась над ним.
Кузьма пошел к стану сменить вилы.
У крайнего балагана, на дышле, под которым была подставлена дута, висела зыбка с ребенком. Мать ребенка, соседка Кузьмы в деревне, не захотела отстать от других, поехала на покос с грудным. Днем за ним присматривали старики – Махор и Никон. Она только кормить приходила.
Сейчас их не было – ни того, ни другого.
Еще издали увидел Кузьма что-то черное на груди у ребенка, встревожился, прибавил шагу… И похолодел: змея. Она зашевелилась, гибко и медленно поднялась над краем зыбки. Как завороженные смотрели друг на друга человек и змея. Поразили Кузьму глаза ее – маленькие, острые, неподвижные, как две черные гадкие капельки.
То, что он сделал в следующее мгновение, было опасно не столько для него, сколько для ребенка: можно было не успеть подскочить.
Об этом Кузьма не подумал. Подскочил к зыбке, схватил змею, кажется, прямо за голову кинул на землю.
В этот момент из-за балагана вышел Никон.
– Змея! – крикнул Кузьма.
– Где?
– Вон!… Вон она!
Змея стремительно уползала по выкошенной плешине к высокой траве.
– А-а… Это – сичас… Черня! Черня! – позвал Никон.
Откуда– то вылетел большой красивый пес, вопросительно уставился на хозяина.
– Вон, – показал Никон.
Пес в несколько прыжков настиг гадюку, схватил ее, трепанул и отпрыгнул, загородив ей путь к траве. Змея поднялась чуть не наполовину, разинула рот и грозно зашипела. Пес изготовился к прыжку. Мах!… – промазал, вернулся. На несколько секунд змея и пес непонятно скрутились. Черня раза три высоко подпрыгнул. Змея успела свернуться в кольцо и вдруг с молниеносной быстротой развернулась. Прозевай Черня долю секунды, ему пришлось бы плохо: она целила в голову. Гадюка мягко шлепнулась, тотчас опять вздыбилась и поползла к траве. Черня, не давая ей опомниться, прыгнул. Присев на задние лапы, быстро закрутился на месте, не позволяя ей дотянуться до своей головы. Бросил, отпрыгнул. Змея была уже сильно изранена и разъярена. Она кинулась сама. Тут-то и настиг ее Черня. Он обрушился на змею с такой силой, что сам не устоял, перевернулся, вскочил и принялся рвать ее и крутиться… Через минуту со змеей было покончено.
Кузьма и Никон наблюдали за этим сражением. Ни тот, ни другой не проронили ни слова. Только когда Черня подбежал к ним, Никон поласкал его за ухом и сказал:
– Умница.
Кузьма сел на землю. Колени противно тряслись от пережитого страха.
– Дед… ведь змея-то в зыбке была.
– Чего-о?!
– Так. Смотреть надо… Вам поручили, елки зеленые!
Никон тоже сел на землю.
– Ах ты, господи… грех-то какой! Только отлучился по нуждишке – и вот… Как же ты ее?
– Выбросил.
– Как выбросил?
– Сам не знаю. Рукой выбросил.
– Дак она не ужалила тебя! Ты, может, сгоряча не заметил?
Кузьма внимательно осмотрел ладонь.
– Нет, ничего.
– Господи, грех какой мог быть! – опять заговорил Никон. – Ты уж не говори никому, а то мать-то с ума сойдет.
– Ладно. Только ты смотри все же!… – Кузьма поднялся. – Забыл, зачем пришел… А-а! Вилы. Вилы сломались.
Долго еще потом не мог очухаться Кузьма. Вздрагивал, вспоминая гладкий змеиный холодок в руке.
В обед, когда все разбрелись по балаганам соснуть часок-другой, пока не схлынет жара, Кузьма пошел в березник неподалеку – поесть костяники.
Ему нравилась эта ягода – кисленькая, холодная, с косточкой в середине.
Он сразу напал на такое место, где почти под каждым листиком была костяника. Долго ползал на коленях, не успевая собирать. И вдруг услышал негромкий разговор… Поднял голову. На сухой колодине спиной к нему сидели дед Махор и Никон. Курили «ножки», беседовали.
– Давно хотел узнать у тебя… Это правда, что ли?
– Что?
– Что черти увозили.
Никон как-то странно хмыкнул.
– Так и знал, – сказал дед Махор, глядя сбоку на приятеля. – Здоров!… А как было-то?
– Зачем тебе?
– Пошел ты к едрене-фене. Умирать скоро, а у его все секреты!
Никон сдвинул фуражку на затылок.
– Заблудился с пьяных глаз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166