И вот она — воля!Это значит — захлопнулась за Егором дверь, и он очутился на улице небольшого поселка. Он вздохнул всей грудью весеннего воздуха, зажмурился и покрутил головой. Прошел немного и прислонился к забору. Мимо шла какая-то старушка с сумочкой, остановилась.— Вам плохо?— Мне хорошо, мать, — сказал Егор. — Хорошо, что я весной сел. Надо всегда весной садиться.— Куда садиться? — не поняла старушка.— В тюрьму.Старушка только теперь сообразила, с кем говорит. Опасливо отстранилась и посеменила дальше. Посмотрела еще на забор, мимо которого шла. Опять оглянулась на Егора.А Егор поднял руку навстречу «Волге». «Волга» остановилась. Егор стал договариваться с шофером. Шофер сперва не соглашался везти, Егор достал из кармана пачку денег, показал… и пошел садиться рядом с шофером.В это время к ним подошла старушка, которая проявила участие к Егору, — не поленилась перейти улицу.— Я прошу извинить меня, — заговорила она, склоняясь к Егору. — А почему именно весной?— Садиться-то? Так весной сядешь — весной и выйдешь. Воля и весна! Чего еще человеку надо? — Егор улыбнулся старушке и продекламировал: — Май мой синий! Июнь голубой!— Вон как!.. — Старушка изумилась. Выпрямилась и глядела на Егора, как глядят в городе на коня — туда же, по улице идет, где машины. У старушки было румяное морщинистое личико и ясные глаза. Она, сама того не ведая, доставила Егору приятнейшую, дорогую минуту.«Волга» поехала.Старушка некоторое время смотрела вслед ей.— Скажите… Поэт нашелся. Фет.А Егор весь отдался движению. Кончился поселок, выскочили на простор.— Нет ли у тебя какой музыки? — спросил Егор.Шофер, молодой парень, достал одной рукой из-за спины транзисторный магнитофон.— Включи. Крайняя клавиша…Егор включил какую-то славную музыку. Откинулся головой на сиденье, закрыл глаза. Долго он ждал такого часа. Заждался.— Рад? — спросил шофер.— Рад? — очнулся Егор. — Рад… — Он точно на вкус попробовал это словцо. — Видишь ли, малыш, если бы я жил три жизни, я бы одну просидел в тюрьме, другую — отдал тебе, а третью — прожил бы сам, как хочу. Но так как она у меня всего одна, то сейчас я, конечно, рад. А ты умеешь радоваться? — Егор от полноты чувства мог иногда взбежать повыше — где обитают слова красивые и пустые. — Умеешь, нет?Шофер пожал плечами, ничего не ответил.— Э-э, тухлое твое дело, сынок, — не умеешь.— А чего радоваться-то?Егор вдруг стал серьезным. Задумался. С ним это бывало — вдруг ни с того ни с сего задумается.— А? — спросил Егор из каких-то своих мыслей.— Чего, говорю, шибко радоваться-то? — Шофер был парень трезвый и занудливый.— Ну, это я, брат, не знаю — чего радоваться, — заговорил Егор, с неохотой возвращаясь из своего далекого далека. — Умеешь — радуйся, не умеешь — сиди так. Тут не спрашивают. Стихи, например, любишь?Парень опять неопределенно пожал плечами.— Вот видишь, — с сожалением сказал Егор, — а ты радоваться собрался.— Я и не собирался радоваться.— Стихи надо любить, — решительно закруглил Егор этот вялый разговор. — Слушай, какие стихи бывают. — И Егор начал читать — с пропуском, правда, потому что подзабыл. …в снежную выбельЗаметалась звенящая жуть.Здравствуй, ты, моя черная гибель,Я навстречу тебе выхожу! Город, город! Ты в схватке жестокойОкрестил нас как падаль и мразь.Стынет поле в тоске… какой-то… Тут подзабыл малость. Телеграфными столбами давясь…Тут опять забыл. Дальше:Пусть для сердца тягуче колко, Это песня звериных прав!..…Так охотники травят волка,Зажимая в тиски облав. Зверь припал… и из пасмурных недрКто-то спустит сейчас курки…Вдруг прыжок… и двуногого недругаРаздирают на части клыки. О, привет тебе, зверь мой любимый!Ты недаром даешься ножу.Как и ты — я, отвсюду гонимый,Средь железных врагов прохожу. Как и ты — я всегда наготове,И хоть слышу победный рожок,Но отпробует вражеской кровиМой последний, смертельный прыжок. И пускай я на рыхлую выбельУпаду и зароюсь в снегу…Все же песню отмщенья за гибельПропоют мне на том берегу. Егор, сам оглушенный силой слов, некоторое время сидел, стиснув зубы, глядел вперед. И была в его взгляде, сосредоточенном, устремленном вдаль, решимость, точно и сам он бросил прямой вызов кому-то и не страшился ни тогда, ни теперь.— Как стихи? — спросил Егор.— Хорошие стихи.— Хорошие. Как стакан спирту дернул, — сказал Егор. — А ты: не люблю стихи. Молодой еще, надо всем интересоваться. Останови-ка… я своих подружек встретил.Шофер не понял, каких он подружек встретил, но остановился.Егор вышел из машины… Вокруг был сплошной березовый лес. И такой это был чистый белый мир на черной еще земле, такое свечение!.. Егор прислонился к березке, огляделся кругом.— Ну, ты глянь, что делается! — сказал он с тихим восторгом. Повернулся к березке, погладил ее ладонью. — Здорово! Ишь ты какая… Невеста какая. Жениха ждешь? Скоро уж, скоро. — Егор быстро вернулся к машине. Все теперь было понятно. Нужен выход какой-нибудь. И скорее. Немедленно.— Жми, малыш, на весь костыль. А то у меня сердце сейчас из груди выпрыгнет: надо что-то сделать. Ты спиртного с собой не возишь?— Откуда!— Ну, тогда рули. Сколько стоит твой музыкальный ящичек?— Двести.— Беру за триста. Он мне понравился.
В областном городе, на окраине, Егор велел остановиться, не доезжая того дома, где должны быть свои люди. Щедро расплатился с шофером, взял музыкальный ящичек и дворами, сложно, пошел «на хату».«Малина» была в сборе.Сидела приятная молодая женщина с гитарой. Сидел около телефона некий здоровый лоб, похожий на бульдога, упорно смотрел на телефон. Сидели четыре девицы с голыми ногами… Ходил по комнате рослый молодой парень, поглядывал на телефон… Сидел в кресле Губошлеп с темными зубами, потягивал из фужера шампанское… Еще человек пять-шесть молодых парней сидели кто где — курили или просто так.
1 2 3 4