На скачках в Отейле она поставила несколько золотых монет на
одну плохую лошадь.
- Не ставь на нее, - сказал граф, - она ничего не стоит.
Станислава посмотрела на него, она посмотрела ему прямо в глаза
долгим взглядом:
- Но, не правда ли, Винцент, она все-таки выиграет? Мне так хотелось
бы, чтобы она выиграла.
Когда начались скачки, она не смотрела на лошадей; она не сводила
глаза с графа и видела, как он сложил руки, и как его губы тихо
шевелились. Она поняла, что он молится. И когда выяснилось, что любимцы
публики все остались за флагом, а жалкая лошадь, на которую все смотрели с
презрением, пришла первой, - она приписала это его молитве и силе его
великой любви.
Но вот настало время, когда на ее жизненном пути появился Ян
Ольеслагерс. Это был друг графа еще со школьной скамьи, который с тех пор
так и остался его другом. Он вечно странствовал по всему свету, и никогда
никто не знал, где он находится. Но время от времени от него приходило
совершенно неожиданно открытое письмо из Кохинхины, из Парагвая или из
Родезии. Теперь он находился в Европе, и граф пригласил его в свой замок в
Ронваль.
Все произошло необыкновенно быстро. Фламандцу понравилась эта
женщина, а он привык брать все, что ему нравится. Впоследствии, гораздо
позже, кто-то упрекнул его в том, что он отнял у своего друга жену,
которую он даже и не любил. Он ответил на это:
- Да, он был моим другом, но разве это помешало ему быть ослом? А
затем: неужели одна только женщина целовала мои губы? Отчего же в таком
случае только один мужчина должен владеть ею?
Он взял Станиславу, как брал у графа лошадь для верховой езды,
велосипед, как он ел его хлеб и пил его вина. То, что он сделал, вышло
само собой и без особого интереса с его стороны. И, в сущности, было так
же естественно, что эта женщина отдалась ему сразу, без колебания, без
сопротивления.
Но она отдалась ему не потому, что в ней хотя бы на мгновение
проснулась старая проститутка. Ян Ольеслагерс покорил графиню
д'Оль-Ониваль, а не Леа Леви. Последняя едва ли обратила бы на него
внимание и наверное не влюбилась бы в него, тогда как графиня прониклась к
нему самой пламенной любовью. И не потому, что он был прекрасным
наездником - граф ездил верхом гораздо лучше его. Но, сидя верхом на
лошади, фламандец превращался совсем в другого человека, - о, в ее глазах
он был совсем не таким, каким был за минуту до этого! Граф был всегда один
и тот же, на охоте ли, или за карточным столом. А этот человек всегда был
другим, что бы он ни делал. Все для него было игрой, и всегда он играл
одинаково хорошо. Не было ничего на свете, что он принимал бы серьезно;
его все интересовало, но, в сущности, он по-видимому, находил, что ничто
не достойно интереса за исключением одного: его самого и того, что он
живет. Для него это было центром всего, и этот единственный инстинкт
настолько вкоренился в нем и был так силен, что он на все окружающее
переносил свое "я".
Быть-может, в этом и крылась причина его победы. Когда он был далеко,
то его быстро забывали, но в его присутствии нельзя было устоять против
него - тогда он был властелином.
Станислава д'Асп нашла в нем новый, более широкий мир. Мир, полный
загадок и таинственности, полный замкнутых дверей и калиток, которые ему,
по-видимому, и в голову не приходило раскрывать. В графе все было ясно и
просто; в его душевном мире она вращалась так же свободно, как в тихом
парке замка. Она знала каждую клумбу и каждый розовый куст, но лучше всего
она знала тот могучий дуб, который не в силах была бы вырвать самая
сильная буря, и который стоял гордо и непоколебимо: его великую любовь. А
душа другого была для нее заколдованным лабиринтом. Она выбирала одну
дорогу, которая казалась ей прекраснее дороги в дворцовом парке. Ей
казалось, что дорога эта ведет в бесконечную даль, а между тем стоило
сделать лишь несколько шагов, как оказывалось, что путь прегражден
непроходимой живой колючей изгородью. Она сворачивала в сторону на другую
дорожку, но тут ей не позволяло идти дальше какое-нибудь странное
животное. То она блуждала, как впотьмах, в удушливой атмосфере, которая
возбуждала ее дремавшие чувства... Что же касается фламандца, то он ничего
не искал у этой женщины, ничего от нее не добивался. Однажды вечером, во
время ужина, он сказал, что провел несколько восхитительных недель в этом
тихом замке, и что от всего сердца благодарен своему другу и любезной
графине, но что теперь ему пора уезжать снова в широкий свет, и что завтра
он отправляется в Бомбей. Все это он сказал небрежным тоном, как бы между
прочим, но в действительности все было так, как он говорил. Граф старался
уговорить его остаться подольше, но графиня не произнесла ни слова. Когда
они встали из-за стола, и граф отдал слугам приказание все приготовить на
следующее утро к отъезду своего друга, графиня попросила гостя последовать
за нею в сад.
Там она сказала ему, что поедет вместе с ним. Ян Ольеслагерс
приготовился к той или другой сцене, но этого никак не ожидал. А потому он
на мгновение потерял обычное самообладание и, стараясь найти слова,
которые хотя бы сколько-нибудь походили на доводы благоразумия, сказал
нечто такое, чего он, быть-может, не сказал бы при других обстоятельствах.
У него не хватило духу сказать ей, что он не желает, чтобы она
сопровождала его, что он не питает к ней никакого чувства, и что в большом
замке его воспоминаний она занимает лишь маленькую каморку, что она не
более как цветок, который он сорвал мимоходом и воткнул в петлицу дневного
костюма, чтобы бросить его, переодеваясь к вечеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10