Их охраняли трое слепцов, которые ходили по подземным коридорам ощупью и не боялись заразиться одержимостью. Несколько раз Конан спускался в ту темницу, беседуя с узниками, он ни в коем случае не поднимал глаз. Среди них только Лун упрямо отказывался отвечать на вопросы. Даже граф Парро – его «первая копия», как он себя называл – был куда более откровенен.
– Думаешь, они настолько осмелеют, что начнут гоняться за нами по лесам? – спросил Конан у светловолосого когирского рыцаря.
– А то как же? – Сонго несколько раз согнул и разогнул обожженную руку и удовлетворенно кивнул. – Они теперь те же горногвардейцы. Даже женщины и дети. Умеют воевать. Вооружи их как следует, и не понадобится слать сюда регулярную армию.
Так-то оно так, подумал Конан, да вот только «копии», уже начиная со «вторых», не очень надежны. Среди пленных есть даже буйнопомешанные, а иные просто сидят день-деньской на грязном каменном полу, смотрят в одну точку и пускают слюни. И лишь изредка в них просыпается разум Луна, точнее, его ущербное подобие. Если Ангдольфо всерьез надеется извести партизан руками этих убогих, то как бы ему не просчитаться.
Другое дело, если у агадейского короля найдется еще хоть десяток таких, как Лун. В этом случае когирское восстание обречено. Конан допытывался у графа Парро, есть ли в Междугорье подобные Луну, и тот с гордостью ответил: «Тьма тьмущая!» – «А коли так, – поинтересовался киммериец, – отчего же мы их здесь не видим?» – «Всякому овощу, мням, свое время», – только и ответил ухмыляющийся старец.
– Куда ни кинь, всюду клин, так получается? – сказал Конан и, видя недоумение на лице Сонго, пояснил: – Возиться тут с оборотнями – только время терять. И агадейцев всерьез щипать рискованно. Нагрянут три-четыре тысячи серых, прочешут леса, и останутся от нас лишь трогательные воспоминания.
– Значит, надо во что бы то ни стало взять этот обоз, – решительно произнес Сонго. – И бить врага его же оружием.
«Вот ведь упрямец!» – с одобрением подумал Конан, а вслух сказал:
– Ну, раз надо – возьмем.
* * *
В обитой медью створке крепостных ворот отворилась узкая калитка, с внутреннего двора потянуло фекалиями и тухлятиной. Трое грязных, как демоны болот, и растрепанных стражников вышли навстречу пришельцу с мечами в руках. Из проема калитки высунулось длинное копье, все в навозной корке и с двумя-тремя прилипшими к наконечнику соломинами. За воротами истерически хохотала женщина, грубый мужской голос сыпал нечленераздельной бранью. В замке барона Морго свирепствовала «лунная болезнь».
– Что вам угодно, почтенный странник? – спросил крепко сбитый страж в рваных штанах и короткой кольчуге на голое тело. – Судя по облику, вы проделали долгий путь? – Учтивость в его голосе никак не вязалась с чертами лица типичного деревенского увальня. Должно быть, природа настолько обделила крепыша умом, что Лун, проникший в его голову, помирал там от скуки.
Согбенный путник опирался на толстую уродливую клюку, которая при необходимости сошла бы за добрую дубину. Его облик и впрямь наводил на мысль о долгих скитаниях: густые курчавые волосы свалялись колтуном, в бороде запутались сосновые иголки и хлебные крошки, громадная котомка за широкой спиной была вся в дырах.
– Ты прав, сынок, не день и не два брел я стезею скорби, – уныло ответил путник, – брел и ронял кровавые слезы в дорожную пыль. Я оставил пылающую Бусару и пришел в униженный Самрак, и принес владыке моему весть горестную и весть радостную. И великий государь заключил меня в объятья, а после, терзаемый жаждой мести, отправился я на восток, в рощи славного Когира, и там повстречал варвара, коего считал своим заклятым врагом. Он сам подошел ко мне, жалкому калеке, опустил ладони на мои плечи и рек: «Сафар, твой враг – не я. Не по моей вине ты познал вечную мглу». И столько искренности было в его словах, что я поверил ему.
Скиталец поднял голову, и стражник, слегка озадаченный его речью, уставился в багровые провалы глазниц.
– Зачем ты изувечил меня, Лун?
Когирец открыл рот, но не успел произнести ни слова. Из котомки за спиной слепца вынырнула смуглая голова и узкие мальчишеские плечи, а мгновением позже тонкая рука метнулась вперед, и острие кинжала ужалило стражника в правый глаз. Он с визгом отскочил назад и схватился за лицо, а рядом вскрикнул его приятель – тяжелая клюка сломала ему бедро, как сухой прут.
Третий стражник успел вовремя отпрянуть, и блестящая сталь рассекла лишь воздух перед его горлом. Он выставил перед собой меч и вдруг заметил, что копье, торчащее из калитки, вываливается из рук четвертого воина, пронзенного длинной стрелой, которая прилетела неведомо откуда. Он услышал дробный топот, повернул голову вправо и заметил в двух третях полета стрелы конную лаву, несущуюся от опушки густого леса прямо к воротам замка. Кони мчались во весь опор, всадники нахлестывали их что было мочи.
Стражник взглянул на слепца и мальчишку, который уже выбрался из котомки. Слепой уронил клюку на доски подъемного моста, спокойно снял котомку, мальчишка проворно нагнулся к ней и достал знакомый стражнику металлический предмет, короткую трубку с отверстием на одном конце и небольшим шаром с торчащей из него рукоятью на другом. Трубка нацелилась на когирца, и тот подумал, что сейчас умрет, если не бросится на подростка и не раскроит ему череп.
«Погоди! – приказал ему Лун. – Остынь. Он может нам пригодиться. Взгляни-ка лучше ему в глаза». Разум стражника не осмелился перечить, когирец посмотрел мальчику в глаза и похолодел – черные зрачки были недосягаемы, они глядели вниз, на доски.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112