Насчет наглядной
агитации... Смеемся. А была бы настоящая наглядная агитация о бдительности
- не посмел бы комендант, который учился в академии, был пропущен через
сито, улизнуть на сопредельную сторону! Сейчас бы мы сидели рядом и этот
повар готовил бы котлеты из джейранины!
- Ты можешь подстрелить джейрана? - остановился Берия резко перед
испуганным таким напором радости начальством.
- Мо-огу! - заверил Егоров.
- Видишь? - Берия опять обращался к двоим - Шмаринову и
Железновскому. - Может! А тот лысый индюк не распознал! Он, уверен, не
может убить и джейрана!
Потом Берия буквально вытолкал Егорова. И допрашивал уже замполита
Семяко - длинного худющего лейтенанта с угреватым лицом. Кричал и ему о
наглядной агитации. Не все сделано в этом плане! Не все проработано! И в
первую очередь - виноват, значит, замполит! Имея такого многодетного
начальника заставы, замполит обязан был тянуть лямку за двоих. Ежедневно
надо было бы, как молитву, твердить о бдительности. Ни на минуту не
упускать из виду этот вопрос...
Где-то в четыре часа был подписан Берией приказ (об этом мне сказал,
придя вечером в редакцию, Железновский): разжаловать до рядового
начальника заставы старшего лейтенанта Павликова, разжаловать до рядового
лейтенанта Семяко. Дело их передать в военную прокуратуру. Вместе с
Павликовым и Семяко под стражу были взяты еще семь человек: старшина
заставы Вареник, сержанты Енгибаров, Король, Строев и Зиннатулаев, а также
младший сержант Урузбаев и ефрейтор Самвелян. Все они служили на заставе
по шесть лет срочной. Никто из них не имел дисциплинарных взысканий.
- Ты молодец! - Железновский развалился в редакторском кресле. -
Вовремя ты умеешь исчезать.
Я действительно сумел уйти вовремя и незаметно. Только они пошли на
обед, я выскользнул из помещения, где производились допросы. Охрана
придирчиво меня оглядывала, несмотря на то, что видели меня.
- Ладно, пусть топает, - сказал один из них, старший. - Он был там, с
самим.
Я бы не сказал никому, тем более Железновскому, кого я увидел, выходя
из ворот штаба. Это была та самая женщина. Та самая. Та самая, с которой я
танцевал. Которую увел от Железновского. Я думаю: он мне этого не простил.
Я думаю также: он тянется ко мне потому, что я победил его в поединке. Он
привык к легким удачам. А тут натолкнулся на сопротивление. Поединок
окончился не в его пользу. Я таких, кому проигрываю, не люблю. Но
Железновский оказался добрее. Лучше меня.
Я наблюдал за ним. Он все качался в кресле редактора, рассказывал,
что отобедал лишь чуточку, а потом занялся делами охраны. Я же должен
понимать: все идет спонтанно, на быструю руку. Не дай Бог, что-то
случится! Тогда действительно всем, всем... Тогда... Как этого
большеголового чмура - к стенке!
- Почему ты так говоришь? Что, его уже - к стенке?!
Мне до боли стало жалко начальника заставы - это худенькое,
бедненькое создание, невинно втесавшееся в разговор с начальством, стало
уже жертвой? Но говорилось же только об отстранении от должности и
разжаловании?
Я давно поднял голову от рукописи, которую должен был сдать в набор
еще день тому назад: мой редактор совсем отключился, страх заполнил его
душу.
- А я разве сказал, что к стенке? - заулыбался Железновский. - Тебе
послышалось. Ты же отключен, читаешь.
- Послушай, все-таки ты серьезно говорил? - Я встал, подошел к нему.
- Не мог же я ослышаться. Сперва ты сказал о разжаловании, а потом вдруг о
стенке.
- А тебе это не все равно? - Он стал раскачиваться в кресле
размашистее. - Чего ты так ерепенишься? Чего прыгаешь?
- Вы зачем меня брали? Почему?
- Людей не хватает, сударь. На безрыбьи и рак рыба. - Он издевался.
- Вот так, майор! "Давай дружить! У меня тут - никого-о!" А потом
приходит и говорит: я пообедал, я отобедал... Лишь чуточку! А того-то
чмура - к стенке!
- Чудак! Я знал, главное, что ты такой! Я и взял тебя - как
летописца. - Железновский вдруг хихикнул. - Ну кто еще потом, по-отом
расскажет человечеству, как меня, к примеру, забросило в этот вонючий край
шакалов? Кто расскажет, кроме тебя, моему дорогому предку, как я,
необузданный и чаще смиренный, живу сегодня, снова болтаю языком? И меня,
бывшего подполковника, работающего на генеральской должности, допрашивает
сопляк, который ко всему испортил мне однажды такой чудный танцевальный
вечер? Он хочет знать о стенке! Но, мальчик, - держи и ты язык за зубами.
Даже Шмаринов, который вроде любит тебя, не спасет от твоего языка и
истерик! Даже он сморщился, наблюдая за тобой во время допросов. Ведь на
твоей простецкой роже все было написано. Ах, как ты был против всего!
Что-то появлялось у тебя и другое на роже! Может, мол, меня постеснялись -
не били? Заносит уже вас, мой друг!
- Ну говори еще, говори! Конечно, я - рожа! Я дергался, когда...
Впрочем, я не знаю, как у вас бьют, не был у вас еще...
- Успокойся, даже если бы ты захотел - не били бы! Обычно стараются
пешечки. Они и выбивают потроха, когда начальству не отвечают толково.
- Ты меня запугивать, что ли, пришел?
Железновский резко встал с кресла. Все же он был красив, этот
Железновский. Он был строен, широкоплеч, высок ростом. Почему она пошла со
мной, а не с ним? Что же он хочет теперь от меня? Он ее уже допросил? И
что он ей в самом начале говорил? Позвольте, полная вы арестантка сегодня!
Ваш муж - беглец. Мы все падаем с ног, улаживая его бегство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74