Дом Аукина каким-то непонятным образом перевернулся на бок. Я последовал за ним, стараясь не наступать на разбитое стекло.
– Не имею ни малейшего понятия. Я… много раз терял память и контроль над событиями с тех пор, как встречался с ним в последний раз.
– Когда ты приходил к нему?
– Многократно.
– Почему?
Он повернулся ко мне, и даже маска не могла скрыть того, что он рассержен.
– По причинам, которые тебя не касаются. Теперь настала моя очередь рассердиться. Я схватил его за руку.
– Я добрался до Школы Теней! – закричал я. – Мне придется прилагать все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы выжить среди множества других чародеев, причем каждый из них будет готов в любой момент сожрать меня, подобно налиму, в стаю которого случайно заплыла мелкая рыбешка. Меня будут экзаменовать, проверять и испытывать. Отец, только если ты расскажешь мне всю правду, расскажешь все, что знаешь, только если между нами больше не останется никаких тайн, только если я пойму, над чем ты работал и почему все остальные так боялись тебя, лишь в этом случае я смогу не дать им убить меня сразу же, на месте. А если я окончу свои дни в чьей-то бутылке, что же будет тогда с тобой?
Он вырвался, но потом все же ласково взял меня за руку.
– Все, что ты сказал, справедливо, Секенр. Пойдем, я покажу тебе все, что могу.
Мы очень осторожно начали пробираться между обломками перевернутого дома Аукина. Какое-то время меня страшно волновала мысль, может ли отец, ставший духом, призраком, порезать ноги об осколки стекла. Он тоже был босым – ведь он, как и я, шел по воде. Значит, и я сейчас тоже стал духом. Или нет? Бесспорно лишь то, что мое тело было достаточно плотным, я ощущал собственный вес, когда ступал с доски на камень, а потом – на чистый пол, взбираясь на безголовую статую птицы, служившую Аукину стулом.
Отец открыл лежащую на боку дверь и опустил ее на стену. Нагнувшись, я выглянул наружу в растущий боком лес, который я уже однажды видел: деревья плавали в нем, словно сплавляемые бревна, земля казалась громадным утесом, нависшим справа от меня, рассеянный свет струился сквозь листья слева, там где пели и порхали с ветки на ветку птицы с ярким, блестящим оперением. Какое-то время мы просто наблюдали. Солнце здесь никогда не светило ярче. Вслед за рассветом никогда не наступал день. Только теперь я понял, что не только дом Аукина был покороблен и лежал на боку – такая судьба постигла весь этот мир.
– Сюда, – позвал отец, и мы проползли в дверь. Я почувствовал, как желудок у меня выворачивается наизнанку по мере того, как утрачивались ощущения верха и низа. Когда я пришел в себя, я сидел у подножия дерева, уставившись на немыслимо высокую зеленую крону. Очень медленно я поднялся на ноги.
Воздух был промозглым, хотя и не в такой степени, как на Реке. Только теперь я догадался застегнуть жакет.
– Пойдем, Секенр.
Я последовал за отцом, засунув руки в карманы. Земля у меня под ногами была мягкой, влажной и прохладной. Она была покрыта не листьями или сучками, а пушистыми шерстяными нитями, падавшими с деревьев и мягко щекотавшими мое лицо, когда я шел по лесной тропинке.
Начались превращения. Вначале я был мальчиком в длинном жакете, бежавшим босиком по хвойному лесу без конца и края, по длинным тропинкам-коридорам, где зеленый цвет сливался с коричневым, рассматривая птиц у себя над головой и распугивая диковинных зверей на своем пути. Отец бежал рядом, его мантия развевалась, а маска прыгала вверх-вниз. Потом я стал олененком, быстрым, как ветер, изо всех сил старавшимся держаться вровень с громадным серебряным оленем.
Мы превратились в двух птиц: я – в цаплю, безнадежно далеко улетевшую от своего дома на болотах, а он – в серебряного орла, перья которого сверкали отполированным металлом. Цапля летает неважно, неуклюже и тяжело. Ей никогда не тягаться с орлом. Отец кружил, возвращаясь ко мне вновь и вновь и призывая лететь вперед. Мы летели низко над землей, огибая стволы деревьев и даже не пытаясь подняться над зеленым пологом – крышей этого мира.
Каким– то образом я знал дорогу, я помнил, где повернуть между деревьями-великанами, где дорога шла вниз по холмистой местности, где деревья снова висели горизонтально, а между ними неслышно струился ручеек, полностью сокрытый от света. Дорога становилась все более и более знакомой по мере того, как солнце словно прорывалось сквозь завесу и ослепительно сияло, а лес начал умирать, и мы воспарили над мертвыми пнями, направляясь вниз вдоль бесконечного склона к безжизненной пустыне, где мы боролись против горячего обжигающего ветра, несшего клубящиеся облака пепла.
– Это сердце леса, Секенр, где рождаются и умирают сны, где создаются видения. Я дошел до этого места, куда еще не доходил ни один другой чародей. Здесь. Это, конечно же, не лес, во всяком случае, не больше, чем пустыня – пустыня, а огонь – огонь. Но человеческий разум переделывает непонятное на свой лад, представляя его в привычных символах.
Теперь он говорил у меня в сознании. Его телесная форма орла лишь пронзительно кричала, сражаясь с ветром.
В ответ я спросил:
– А что здесь? Я вообще больше ничего не вижу. На мрачном сером небе засверкали вспышки молний.
– Ты разве не понял, где мы находимся?
– Нет.
– Мы достигли границ Акимшэ, святилища, где даже боги не все видят ясно и отчетливо, где рождаются и миры, и сами боги. Это область за Ташэ, которую люди зовут просто Смертью. Мы находимся в самом сердце Сюрат-Кемада.
– Не понимаю. Мы же далеко несвятые. Как это возможно?…
– Это не только находится за границами понимания, Секенр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152