Тело мое онемело от холода. Меня потихоньку сносило по течению.
Я побывал и в бурлящей толпе на ярмарочной площади, брел в одиночестве по воде к полуразрушенной башне, где люди в белых туниках и серебряных масках ждали моего появления, а в это время лихой пират мерил шагами доску, зависшую прямо в воздухе. Он поднял на меня взгляд и долго с удивлением смотрел, как я падаю мимо него.
Я заглянул в воспоминания о жизни всех находящихся в Ташэ и понял, что значит быть королем и что значит быть рабом, что значит любить и быть любимым, что значит убить и быть убитым; я понял, что значит постареть и смутно вспоминать обо всем этом, как о растаявшем сне.
И я нашел свою сестру Хамакину.
Я падал сквозь саднящий песок, кружившийся повсюду, и вдруг песчинки превратились в миллионы птиц, которые моментально подставили свои мягкие крылья, чтобы подхватить меня. У всех этих птиц было лицо Хамакины, и все они заговорили одновременно ее голосом:
– Секенр, я здесь.
– Где?
– Брат, ты пришел за мной?
– Да.
– Ты опоздал, брат.
Я почувствовал, что падение прекратилось и я лежу на куче холодного мягкого праха. Я сел, стряхивая с себя пепел и пытаясь очистить от него глаза.
Через какое-то время с помощью слез и слюны я кое-как «умыл» лицо и смог осмотреться. Я попал в сад из праха. Насколько хватало глаз, исчезая вдали во всех направлениях, ровными рядами стояли белые гладкоствольные деревья без единого листа, гнущиеся под тяжестью круглых белых плодов. Пепел падал с неба дождем. Пепел, небо и безликая серая земля… И непонятно, где кончается земля и начинается небо.
Я поднялся на ноги, окруженный мертвыми цветами с белыми стеблями, похожими на сухой зимний тростник – огромные мертвые цветы, сохранившие все свои краски и все свое великолепие.
Пепел падал так густо, что я чувствовал, как его хлопья ложатся мне на плечи. Он укутал меня до такой степени, что вскоре я сам стал казаться частью этого пейзажа. Закрыв лицо руками, чтобы хоть в какой-то степени сохранить способность дышать и видеть, я продолжал прокладывать себе путь между торчащих палок – должно быть, это все, что осталось от живой изгороди – а пепел, мягкий и прохладный, уже достигал моих коленей.
Повисший в воздухе запах, запах пепла, был настолько сильным, настолько тошнотворно-сладким, настолько неприятным, что у меня закружилась голова. Но я знал, что здесь нельзя останавливаться, нельзя отдыхать, и я делал следующий шаг, и следующий, и следующий…
На поляне, бывшей, вероятно, центром сада, стоял наполовину погребенный под слоем пепла деревянный навес – провалившаяся крыша на опорах из бруса. Эту крышу кто-то сделал в форме зашедшегося в крике лица с широко открытым ртом – рот был забит, словно чудовищное создание уже наглоталось серого пепла.
Хамакина сидела там, ожидая меня – она сидела на деревянной скамейке под странной крышей. Она была боса, одета в лохмотья и вся облеплена пеплом. Лишь щеки ее умыли недавние слезы.
– Секенр…
– Я пришел, чтобы забрать тебя с собой, – ласково сказал я.
– Я не смогу вернуться. Отец… обманул меня. Он велел мне съесть плод, и я…
Я махнул рукой в сторону деревьев.
– Такой?
– Тогда он выглядел совсем по-другому. Деревья были зелеными. И плод был чудесным. Он так пах! Его цвет все время менялся, он… сиял и переливался, как нефть на воде в лучах солнца. Отец велел мне, он был сердит, а я испугалась и съела… У него был вкус смерти, и вдруг все здесь сразу же стало таким, как сейчас.
– Это сделал отец?
– Он сказал, что это всегда входило в его планы. Я не поняла большую часть из того, что он говорил.
– Где он?
Я потянулся за мечом и крепко сжал его. Я был разъярен, но вместе с тем прекрасно понимал, насколько глупо и беспомощно я выгляжу. Теперь это был не отцовский, а моймеч, данный мне Сивиллой с конкретной целью…
– Не знаю. Наверное, где-то неподалеку.
Она взяла меня за руку. Ее прикосновение было холодным, как лед.
– Пойдем.
Не знаю, сколько времени мы шли по саду из пепла. Не было никакой возможности определить время, расстояние и направление. Но Хамакина, казалось, прекрасно знала, куда мы идем.
Неожиданно сад закончился, и мне показалось, что я вновь очутился в густой обволакивающей мгле жилища Сивиллы. Я замешкался, оглядываясь вокруг в поисках ее светящегося лица, но сестра без тени сомнения повела меня по веревочному мосту, висящему над пучиной; громадные левиафаны с лицами идиотов, взбивая бледную пену, подплывали к нам из моря грязных звезд, и каждое чудовище раскрывало рот, демонстрируя гнилые зубы с зажатым между ними зеркальным шариком. С опаской поглядывая на потрескивающие извивающиеся веревки, я видел под ними множество своих отражений в этих кривых зеркалах.
Каким– то образом Хамакина оказалась уже не рядом со мной, а далеко внизу, внутри каждой из зеркальных сфер, а потом я увидел ее далеко впереди -она убегала от меня по бесконечно однообразной песчаной равнине под окрашенным в цвет песка небом. Вдруг все монстры стали по очереди погружаться на дно, и она исчезала вместе с ними, но вот выныривало очередное чудовище, скаля в усмешке рот, и я снова видел ее.
В небе над Хамакиной зажглись черные звезды, и она бежала под ними по песку – серое пятнышко под мертвым небом, удалявшееся к черным пятнам, которые были звездами.
И снова каждый левиафан по очереди нырял и поднимался, демонстрируя мне ее отражение, а из пучины до меня донеслась песня – она пела на бегу. Это был ее голос, но он казался повзрослевшим, и в этом полном боли голосе звучала страсть:
Когда я уйду во Тьму,
А ты останешься в Свете,
Приди на могилу мою,
Ляг на нее на рассвете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152