Ромашкин с изумлением вопросительно посмотрел на Иосифова, тот понял его:
— Подписывай, тебе же легче будет, меньший срок получишь.
Но Ромашкин понимал — это только начало еще больших мучений. Федорова и Иванова арестуют. Начнутся очные ставки. Какими глазами он посмотрит на этих уважаемых людей, даже если не подтвердит вот этих ложных показаний.
Отодвинув бумаги, Ромашкин твердо сказал:
— Я этого не говорил и подписывать не буду.
Иосифов вскочил, глаза его стали свирепыми, он закричал:
— Ах ты, курва антисоветская! Я тебе хотел помочь, а ты упираешься! Подписывай!
— Не буду, — буркнул Василий.
И тут же Иосифов с размаху ударил его по лицу.
Ромашкин не успел сообразить, что произошло, боксерская реакция сработала мгновенно: на удар он тут же ответил хуком в челюсть, и следователь упал, опрокинув свой стул.
Иосифов лежал неподвижно. Точным ударом Ромашкин его нокаутировал.
«Что же я натворил! — растерянно думал Василий. — Теперь мне еще попытку побега припишут».
Чтобы этого не произошло, сначала хотел позвонить по телефону, вызвать конвоира, но не знал номера телефона. Понимая, что в каждом военном учреждении должен быть дежурный, Ромашкин открыл дверь в коридор и стал громко звать:
— Дежурный! Дежурный!
Сначала появились работники из соседних комнат.
— В чем дело?
И тут же действительно по коридору прибежал дежурный с красной повязкой на рукаве.
— Со следователем что-то. Ему плохо, — сказал Ромашкин, показывая на ноги Иосифова, торчавшие из-за стола. Про себя решил: «Не буду говорить о том, что случилось, он погорячился, а я машинально ответил. Уладим сами этот инцидент».
Ромашкина отвели в бокс, их было несколько в этом здании. Ряд железных дверей, за которыми бетонный мешок метр на метр, здесь арестованных содержали, если случался перерыв в допросе или по каким-то другим надобностям.
Пришли за Ромашкиным минут через тридцать. Его отвели в комнату Иосифова. Он стоял за своим столом, бледный, с хищным выражением лица.
На принесенных в комнату дополнительных стульях сидели еще трое — двое в форме, третий в гражданском.
Василий понял, что затевается. Решил: «Если будут бить — отвечу! Этих троих без особых хлопот уложу!»
Иосифов показал на бумаги:
— Будешь подписывать?
— Нет, — твердо ответил Ромашкин и, поскольку терять уже было нечего, добавил: — Ты это сочинил, ты и подписывай!
— Ах ты, ублюдок! Читай. Там кое-что поправил.
Когда Ромашкин cклонился над протоколом, его ударили чем-то тяжелым по затылку. Энкаведешники правильно предположили: им и втроем не справиться с чемпионом округа.
Ромашкин упал, и его принялись месить сапогами, пинали, били каблуками в грудь. Иногда от очень резкого удара по почкам у Василия лиловыми проблесками мелькала перед глазами комната и суетящиеся вокруг него следователи.
Потом он ничего не помнил. Очнулся от холода в тюремной бане. Холодные струи текли на него сверху. Он лежал в одежде, которая пропиталась водой. Бил мелкий озноб. Василий попытался отстраниться от холодных струй, но резкая боль во всем теле опять затуманила сознание. Придя в себя, он еще раз попробовал избавиться от льющейся сверху ледяной воды; перевернулся со спины на живот, потом с живота на спину. Отдышался, пересиливая боль. Увидел снег за выбитым стеклом небольшого окна под потолком. «Замерзну. Неужели так просто умру? Ах, сволочи, как легко и безнаказанно убивают человека. Спишут как попытку к побегу или сердечный приступ. Даже Ривера после тяжелого боя со зверем Денни не был таким мешком с костями, как я. Наверное, никого еще так на ринге не разделывали».
Ромашкин осмотрелся, увидел батарею парового отопления — пыльная, с облупившейся краской, она была неподалеку. «Отопление в тюрьме общее, наверное, она теплая», — подумал Василий и, превозмогая боль, пополз к батарее. Она действительно была теплой. Василий прижался к ней сначала спиной, потом животом. Таким образом стал отогреваться.
Лязгнул запор, и в баню вошли двое охранников. Один из них, увидев Василия прижавшимся к батарее, воскликнул:
— Смотри, что придумал, гад! Подошел, спросил:
— Ну, сам пойдешь или помочь?
— Сам, — ответил Ромашкин и попытался подняться, но резкая боль словно током ударила изнутри, и он потерял сознание. Приходя в себя, ощутил, что его волокут за ноги вниз, в подземелье, и он стукается затылком о ступени лестницы.
Он узнал дверь своей одиночки: «Вот я и дома, слава Богу, хоть отлежусь».
Через раскрытую дверь охранники швырнули его на бетонный пол камеры.
Даже койку не опустили. Ромашкин прикидывал, сможет ли сделать это сам. С большим трудом, порой теряя сознание от боли, он отстегнул полку. Но как только Василии лег и вздохнул с облегчением, раскрылось окошечко в двери, и коридорный сказал:
— Встать. Днем койка должна быть убрана.
— Я не могу двигаться, — ответил Василий.
— Поможем, — сказал охранник, открыл дверь, сбросил Василия на пол и пристегнул полку к стене.
Вечером полка откинулась от стены, отшвырнув Василия к параше. Он отдышался и все же заполз на свое строптивое ложе.
На очередной встрече Иосифов коротко сказал:
— Или подпишешь, или сдохнешь.
Ромашкин ответил также коротко и решительно:
— О том, что я говорил, — подпишу. На Федорова и генерала клеветать не буду. Сдохну, но не подпишу.
Большие неприятности имел Иосифов из-за Ромашкина. Не за то, что избивал его: это было здесь обычным делом. Не справился с пацаном, не сломал его, не выбил показания, так необходимые для создания громкого дела.
Василий, после еще нескольких допросов «с пристрастием» , так и не подписал поклепы на других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31