Какие-то привидения, духи… Подобные вещи вызывали у Гиффорд откровенное отвращение. Она запретила Райену распространять этот документ. Но, к сожалению, его успели прочитать сам Райен, Лорен и Рэндалл. И что хуже всего, его полностью прочла Мона, как-то раз тайком стащив бумаги со стола.
Правда, что касается Моны, то за нее не было нужды беспокоиться: она умела отличать реальность от фантазии. Другое дело — Алисия, которая напрочь лишена такой способности и поэтому и спилась. Большинство Мэйфейров не знали границы реальности, в том числе и муж Гиффорд, Райен. В своем отрицании всего сверхъестественного или заведомо дьявольского он был так же далек от истины, как старая колдунья, которая везде видит одних только духов.
Но Мона обладала трезвым умом. В прошлом году, позвонив Гиффорд, чтобы объявить ей, что уже утратила девственность, Мона сообщила, что факт дефлорации для нее не имел никакого значения и что самым важным для себя аспектом этого действа она считала изменение собственных взглядов на мир. А потом как бы невзначай добавила:
— Я принимаю противозачаточные таблетки, тетя Гиффорд, и слежу за циклом. Мне пора начинать открывать для себя мир, набираться опыта и все такое прочее. Или, как говорит бабушка Эвелин, «испить свою чашу». Но мне совсем не безразлично собственное здоровье.
— Ты можешь отличить правду от лжи, Мона? — спросила у нее Гиффорд. В глубине души она немного завидовала племяннице, и от избытка чувств у нее на глазах выступили слезы.
— Да, могу, тетя Гиффорд. Ты же знаешь, что могу. К тому же сегодня я еще провела генеральную уборку во всем доме. Вылизала его так, что все блестит. Кроме того, уговорила маму и папу пообедать, пока они не начали очередную ночную попойку. Словом, у нас все тихо и спокойно. Бабушка Эвелин сегодня разговаривала. Сказала, что хочет сидеть на террасе и смотреть на проезжающие машины. Так что за меня не волнуйся. У меня все схвачено.
Все схвачено! Вскоре после этого разговора Мона сделала странное признание Пирсу, которое наверняка было заранее выдуманной ложью:
— Знаешь, а мне даже нравится то, что они не просыхают от пьянства. Нет, я не хочу, чтобы с ними что-то случилось, чтобы они на моих глазах упились до смерти или что-нибудь в этом роде. Пусть себе живут. Зато когда они пьяны, я свободна как птица. Терпеть не могу, когда приходит какой-нибудь сердобольный родственник и начинает меня расспрашивать, когда я ложусь спать и приготовила ли я уроки… А я могу гулять хоть по всему городу. И никому нет до меня никакого дела.
Ее откровение слегка позабавило Пирса. Как ни странно, Мону он обожал, хотя в его вкусе были создания, скажем так, более невинные и жизнерадостные — такие как его невеста и одновременно двоюродная сестра Клэнси Мэйфейр.
Даже если не принимать во внимание буквальное значение слова, Мона отнюдь не невинное существо. Все дело в том, что у нее имелась своя философия: никогда не считать себя плохой и не делать ничего дурного. В остальном — полная свобода. Можно сказать, Мона всегда была своего рода язычницей.
А свободой она и в самом деле пользовалась. И распоряжалась ею в соответствии со своими языческими представлениями. Она даже заранее просчитала, когда ей следует перейти к активной сексуальной деятельности. Вскоре после того, как она начала воплощать свое намерение в жизнь, тетушке Гиффорд постоянно сообщали о ее многочисленных связях.
— А ты знаешь, что ребенок обожает заниматься этим делом на кладбище?! — кричала в трубку Сесилия.
Но что Гиффорд могла сделать? Она и так пропадала в доме Моны почти постоянно, так что Алисию от одного ее появления уже начинало тошнить. Мать Моны рада была не пускать Гиффорд на порог, но не тут-то было. Что же касается бабушки Эвелин, то она не имела обыкновения делиться с кем бы то ни было тем, что видела или не видела.
— Я рассказала тебе все о моих парнях, — однажды заверила ее Мона. — Поэтому можешь на этот счет больше не волноваться!
По крайней мере, бабушка Эвелин перестала потчевать их целыми сутками историями о том, как они с Джулиеном танцевали под виктролу. И, возможно, из-за ее молчания Моне ни разу не довелось слышать о связи ее прабабушки со Стеллой. И неудивительно. Об этом не пронюхал даже хитроумный Лайтнер! В его документах ни словом не упоминалось о том, что Стелла состояла в сексуальных отношениях с женщинами!
— Это были лучшие годы моей жизни, — с упоением рассказывала бабушка Эвелин своим дочерям. — Это случилось с нами в Европе, а точнее, в Риме. Даже не помню, где находились в это время Лайонел и эта противная нянька. Наверное, она вышла погулять с Антой. Ничего подобного у меня больше никогда и ни с кем не было. Иное дело — Стелла. В первую же нашу ночь она рассказала мне о своих связях с женщинами. Сколько их было всего, сосчитать невозможно. Она говорила, что любовь с женщиной подобна верхушкам сливок. И я с ней вполне согласна. Попадись мне на моем веку еще такая женщина, как Стелла, я вновь отдала бы ей свое сердце. Помнится, после возвращения из Европы мы вместе поселились во Французском квартале. Стелла снимала там небольшую квартиру. Мы лежали с ней на огромной кровати, ели устрицы с креветками и пили вино. О, до чего быстро пролетели эти недели в Риме!..
Потом у них зашел разговор о виктроле, которую Джулиен подарил юной Эвелин. Стелла все поняла и никогда не просила ее вернуть. Не то, что Мэри-Бет. Та как-то раз пришла на Амелия-стрит и заявила:
— Отдай мне виктролу Джулиена.
Джулиен умер всего шесть месяцев назад, а Мэри-Бет уже, как ураган, начала рыскать по его комнатам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48