— Что ты предлагаешь?
— Сущий пустяк. Сравнять Жорнище с землей.
— Как?! — вскинул брови Переступа. — С десятком драгун? Или ты чародейством...
— Волшебством поддержу. Но слишком на него не надейся. Там наверняка реестровый чародей засел. Скорее всего, мне с ним сразиться придется.
— Так как же...
— А очень просто. Помнишь, пан Владзик, второго дня мы следы видали?
— Гаутов, что ли?
— Нет, аранков. Тут аранки поблизости кочуют. Гауты, они ближе к Хорову.
— Да ладно! Аранки, гауты! Какая разница?
— И правда, никакой. В особенности для тех целей, в каких я намерен их использовать.
Пан Владзик прищурился:
— Придумать для чего — не сложно. Сложно найти путь — как это сделать.
— А это уж моя забота, — небрежно отмахнулся чародей. — Дашь четверых в охрану, чтоб раньше времени на стрелу не напороться?
— Отчего ж не дать — одно дело делаем... — Переступа подкрутил ус. — Обещаешь, что мои драгуны вернутся живыми?
Мржек хмыкнул. Потер бороду. Пожал плечами.
— Ладно. Обещаю.
— Бери.
— Ну, спасибо, пан ротмистр.
— Не за что, пан чародей.
Волшебник поднялся на ноги, потянулся, хрустнув спиной.
Пан Переступа негромко позвал:
— Янку!
— Здесь, пан ротмистр.
— Берешь троих и скачешь вместе с паном Сякерой.
— Слушаюсь!
— Давай, Янку, давай... — Пан Владзик устало откинулся на покрытое меховой накидкой седло.
— Вопрос дозвольте, пан ротмистр, — помедлил урядник.
— Ну?
— Когда выходим?
— Не знаю. Это к нему, — Переступа небрежно дернул пальцем в сторону Мржека.
— А вот прямо сейчас и выступаем. — Чародей сжал зубы, в его темных глазах промелькнул отблеск гнева. — Седлай коней, урядник.
— Слушаюсь!
Янек развернулся на каблуках и направился к лошадям.
Вскоре пятеро всадников, провожаемые пристальным взглядом драгунского ротмистра, поднялись по восточному, отлогому склону яра и, двигаясь легкой рысью, скрылись за пеленой мелкого, противного дождя.
* * *
В потемневшем от времени, покрывшемся благородной зеленью канделябре горели три свечи белого воска. Дорогого, не дающего копоти и наполняющего комнату тонким ароматом.
Подрагивающие язычки огня отражались в круглом зеркале из полированного серебра, удваивались, бросали отблеск на роскошные гобелены, украшающие стены, вышитые золотом портьеры, мерцали в глубине натертого воском дерева. Лишь во тьму алькова не проникал рассеянный, мягкий свет. Там угадывались очертания кровати с пышной периной, наверняка из лебяжьего пуха, парчовым балдахином и ворохом драгоценных шкур. Тут были и черно-бурые лисы из Заречья, соболя и куницы из руттердахских лесов, рыси из угорских верховин.
Но все великолепие обстановки — султанатские ковры и прилужанские гобелены, заморские ткани и местная пушнина, зейцльбержское серебро и руттердахское стекло — лишь оттеняло красоту хозяйки будуара, сидевшей на низкой банкетке перед зеркалом. Роговой гребень (с виду простой и безыскусный, но для глаза подлинного ценителя обладавший баснословной стоимостью из-за своего далекого, почти загадочного происхождения — где ж это видано, чтоб черепахи плавали?) скользил по распущенным, черным, как вороново крыло, волосам, водопад которых струился до пола. Красавица-панянка о чем-то задумалась и расчесывала одну прядь вот уже в десятый раз...
За дверью раздалось деликатное покашливание.
— Что еще? — совсем не любезно воскликнула пани.
Невидимый гость кашлянул еще раз. Поскребся в дверь ногтем.
— Да кого там чума несет? Ну, входи уже!
Седой как лунь слуга в расшитом галуном лазоревом жупане переступил порог. Сделал два шага, не поднимая взора от устилавших пол ковров.
— А! Это ты, Алоиз! — Пани усмехнулась полными губами, отчего две родинки в правом углу ее рта шевельнулись, словно глазки ручного горностая. — С чем пожаловал?
Старик расправил закрученный в два кольца ус, все так же старательно отводя глаза от тонкого пеньюара, и проговорил:
— Его милость, князь Зьмитрок, велел тебя разбудить, пани Хележка. Но раз уж...
— Ах, разбудить! — Женщина нахмурилась на мгновение. — Хорошего же обо мне мнения его милость, князь Грозинецкий! Передай князю — я к столичной жизни не привыкла, за полдень не просыпаюсь! У нас в маетках с петухами встают!..
— Вот сама, вельможная пани, ему это и скажешь, — вдруг окрысился мажордом. — Потому как сейчас его милость сюда придет.
Алоиз вскинул подбородок, выдавая этим движением в себе одного из тех слуг, что, проживая долгие годы бок о бок с благородным сословием, набираются шляхетских манер и гонору под самую завязку. Но потом, устыдившись вдруг невольного порыва, смущенно передернул плечами и поклонился, прижимая ладонь к сердцу:
— Прошу покорнейше простить меня, вельможная пани. Виноват. Виноват... — Он сделал три шага, пятясь задом к двери, и скрылся за портьерой, успев напоследок буркнуть едва слышно: — Хоть бы прикрылась, что ли, бесстыжая...
Несмотря на старания мажордома и скрадывающую звуки тяжелую ткань, колыхавшуюся перед его лицом, слова эти достигли слуха пани Хележки Скивицы, гостьи прилужанского подскарбия, князя Зьмитрока Грозинецкого. Достигли, но действия не возымели. Напротив, пани расправила складки полупрозрачного пеньюара, одернула его, открывая полные плечи. Пани Скивица выглядела значительно моложе своих тридцати трех лет и могла запросто задурить голову любому юному шляхтичу, едва заступившему на коронную службу, вырвавшись из-под родительского крыла. Лишь несколько складок в самом низу шеи, у ключиц, могли намекнуть искушенному наблюдателю на годы прекрасной пани, но обычно она их скрывала под кружевным рюшем или меховой горжеткой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17