Я безучастно смотрел на него - он был в полной растерянности.
- Что будем делать? - он озабоченно озирался по сторонам, - до
станции отсюда далеко?
- Минут двадцать, может полчаса, если идти пешком. Ты вот что, Мак,
иди посмотри, нет, лучше помоги мне дойти до двери этого сарая, я посмотрю
замок.
Окружающая меня действительность и реальное время потеряли в моем
сознании всякий смысл.
Не могу сказать, сколько времени я провозился с замками (их было два,
один навесной, другой - внутренний), пять минут или час, но когда мы вошли
в помещение, меблированное старой железной кроватью с грязным матрасом на
ней, столом и двумя табуретками, я уже был близок к тому, чтобы
окончательно вырубиться, и только нежелание показать Юрке свою слабость
пока еще поддерживало меня.
В углу валялась ржавая крысоловка.
Я сел на табуретку, меня качало даже в сидячем положении.
- Затащи сюда Матильду и иди на станцию пешком.
Не знаю сколько времени он с ней провозился, прислонив ее к стене -
поставить ее на опору ему так и не удалось, наконец он остановился передо
мной как новобранец перед ефрейтором.
Все это время сумка с деньгами находилась у него за плечами.
Мне было в высшей степени безразлично, что с ними будет, но Юрку мне
было жаль и я с трудом выдавил из себя:
- Я не советую тебе идти с этой сумкой - ты понесешь за плечами
собственную смерть. Оставь ее здесь. И иди не на ближайшую станцию, а в
обратную сторону. Опасность подстерегает тебя где угодно, но не на
обратном пути. Дойдешь до базы и там наймешь машину.
- Часа три, не меньше, - бормотал он, - пешком доберешься туда
затемно, в куртке, надетой на голое тело, какой мудак меня повезет... если
и повезет, то до ближайшего отделения милиции, - бормотание перешло в
откровенное нытье.
Он снял сумку, непроизвольным жестом прижав ее к груди, как
драгоценного и долгожданного наследника, не сгибаясь опустился на колени
перед кроватью, на секунду замер, словно заканчивая подходящую случаю
молитву, запихал сумку под кровать и поднялся отряхивая колени.
- Не тяни резину, Мак, это как раз тот случай, когда время-деньги.
Помоги дойти до двери, надо закрыться не крючок.

Первым подошел к кровати Генка Панфилов, застрелившийся у нас прямо
на глазах, когда капитан Дубровин приказал ему расстрелять находившуюся в
машине, остановленной на дороге в горах, многочисленную семью немолодого
афганца.
Он был одет в старую промасленную телогрейку и почему-то прятал руки
за спину. Осторожно присев на краешек кровати, он спросил:
- Ты ведь уже хорошо себя чувствуешь, Вадик? Вставай, сейчас мы
поедем с тобой в одно место...
"Нет! - закричал я изо всех сил, - нет! Ты уже умер, ты умер, это
видели все!" - но не услышал своего голоса.
- Ну что ты. Не валяй дурака. Вставай и поедем. - Его бледная,
землистая рука тянулась к моей груди, очевидно с намерением приласкать
меня.
Склонившись к столу, перебирая нивесть откуда взявшиеся косточки
домино, сидел прапорщик Комаров из Саратова, заведовавший в свое время
вещевым складом. Этот-то, страстный курильщик анаши, я точно знаю, был жив
и здоров и я, все еще не слыша своего голоса, закричал в его сторону:
- "Витька! Скажи ему, что он мертвый! Ты-то чего!"
Комаров укоризненно посмотрел на меня:
- Брось, Быстров, вечно ты чего-нибудь придумаешь. Иди, иди, у него
кадиллак. Чего упираешься, иди, если приглашают. Я бы тоже прокатился, да
мне плану сейчас должны принести.
Генкина рука похлопывала меня по груди. Я с ужасом обнаружил, что не
могу пошевелиться.
Я напрягал всю свою волю, чтобы вырваться из тисков кошмара.
Медленно, словно бы нехотя проступили очертания комнаты, утраченное
было дыхание восстановилось, я почувствовал слабый запах бензина,
исходивший от Матильды.
По щекам текли горячие, едкие слезы, я все еще не мог пошевелить ни
рукой, ни ногой, не мог даже повернуть голову.
Неизвестно сколько время я так пролежал, боясь закрыть глаза, чтобы
вновь не оказаться в паутине смертного страха.
Мне казалось, что я вставал, ходил, что-то делал, что-то передвигал,
куда-то спускался и поднимался, не испытывая при этом ни слабости ни боли,
что-то беспокоило, какое-то препятствие, которое нужно было преодолеть. То
ли в бреду, то ли наяву, я вновь и вновь вставал, опять что-то двигал,
устраняя беспокоившую помеху, пока не оказался не небольшой, открытой с
трех сторон площадке, ровной как стол, в горах, под палящими лучами
афганского солнца.
Надо мной завис вертолет, и надо было только подняться на ноги, чтобы
взобраться в его спасительное чрево, но ни ноги ни руки не слушались меня.
С обеих сторон надвигались духи, поливая меня смертоносным свинцом и
я удивлялся, что все еще жив.
Вихрь от лопастей винта трепал мою одежду и сотрясал тело, на лицо
падали крошечные камешки, захваченные вихрем, но я не мог пошевелиться и
даже открыть рот для крика.
В темном проеме отодвинутой дверцы вертолета никого не было, никто не
спешил мне на помощь.
"Сейчас он улетит, решив, что я мертв и оставит меня с не знавшей
пощады толпой, среди которой я отчетливо различал хмурые, сосредоточенные
лица мужчин, женщин и детей. Они отрежут мне нос уши, гениталии и будут
водить меня по деревням..."
Стук в дверь раздался в ушах взрывом многотонной авиационной бомбы.
Дверь я им открыл не помня усилий с моей стороны на вставание с кровати и
путь к двери, и когда за дверью я увидел их, Юрку и с ним еще двух,
незнакомых мне людей, я почувствовал огромное облегчение и с радостью
погрузился в глубокий обморок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33