За ходячими повезли лежачих, из
умленно улыбающихся, сразу пьянеющих от ветра, солнца, капели Ц от весны.

Ц На столе имеются шахматы, Ц громко сказала Верочка, есть домино, есть
игра "тише ходишь, Ц дальше будешь!". Желающие могут брать.
Никто не обратил никакого внимания на Верочкины слова. Никому не хотелос
ь играть. Многие уже дремали, многие спали. А группа летчиков внимательно
смотрела в небо, где баражировали истребители.
Потом было две операции "мирного времени": грыжа у начпрода и аппендицит у
Милочки Егорышевой Ц десятилетней дочери полковника, флагштурмана. Де
вочка приехала к отцу и заболела, и теперь Егорышев в ординаторской зябк
о потирал огромные ладони, ходил из угла в угол и говорил сердито:
Ц Несправедливо устроена природа. Ну чего такое малое мучается? Ну чем о
но виновато? А мы с вами здоровые, ничего у нас не болит, ничего нам не угрож
ает. Сильный был у нее аппендицит?
Левин молчал. Трудно ответить на вопрос: "сильный ли был аппендицит?" Что ж
е касается до несправедливо устроенной природы, то это, пожалуй, верно.
Вместе с Егорышевым они пошли в палату, в которой лежала Милочка Ц бледн
ая, с острым носиком, испуганная. Действие наркоза проходило, девочке был
о больно, она морщилась и быстро говорила шепотом:
Ц Ай, ну сделайте что-нибудь, сделайте что-нибудь, пожалуйста, сделайте ч
то-нибудь…
Егорышев вдруг страшно побледнел, сел возле кровати на корточки и таким
же шепотом, как его дочь, спросил:
Ц А в самом деле? Может, что можно сделать? Вот как оно мучается…
После операций дел больше не было, и время, которое проходило без дела, вдр
уг оказалось непереносимо трудным. В эти минуты он и спросил себя Ц не по
ехать ли все-таки? Может быть, стоит поехать? Вдруг он спасется? А если и не
спасется, то оно не произойдет так быстро? Ведь вот будет же лето, и он тогд
а увидит это лето, к нему в госпиталь придет Наталия Федоровна, а там, може
т быть, все как-нибудь изменится и вдруг совершится то открытие, о котором
столько времени мечтает человечество?
И тотчас же ему представился знакомый московский госпиталь и он сам в эт
ом госпитале с жалким, заискивающим лицом, представилось, как он лежит и в
глядывается в знаменитого профессора, отлично зная, что он приговорен, и
пытаясь все-таки увидеть в профессоре не самую надежду, а только тень ее,
только намек на то, чему невозможно верить, потому что тогда нужно забыть
все, что знаешь сам. И это жалкое ищущее лицо, лицо человека, потерявшего м
ужество и потому оставившего свой пост, Ц это его лицо. Это он Ц подполк
овник ЛевинЦ убежал и лежит теперь в большом московском госпитале и вгл
ядывается в профессора, и надеется на то, на что надеяться смешно, и не дум
ает о своем отделении, где его заменяет майор Баркан.
Его отпустят сегодня же, если он захочет.
И через четыре дня его прооперируют.
Ну, не через четыре Ц через неделю. Может быть, прооперируют. А может быть,
только вскроют полость живота, посмотрят и зашьют и, конечно, не скажут, чт
о оперировать было бессмысленно. Ничего не скажут, будут к нему внимател
ьны, будут позволять ему капризничать, будут имитировать послеоперацио
нное лечение, будут называть его «коллегою», а какой же он коллега, когда о
н ничего не делает и когда между ним и теми, кто делает, стоит стена.
Он Ц подполковник, у него своя военная часть, он не имеет права оставлять
свою часть перед решающими боями Ц вот в чем все дело.
И как бы ему ни было тяжело, как бы ему ни было невыносимо страшно, никто не
увидит его ищущего взгляда. Подполковник Левин перед концом не будет хуж
е, чем те люди, с которыми он жил, и работал, и воевал. Он слишком свой среди н
их, чтобы быть хуже, чем они. И слишком много раз он говорил им, когда они муч
ились от ран, что это все вздор, и пустяки, и чепуха.
Разумеется, он шутил, но ведь нетрудно шутить, когда больно и страшно друг
ому, а вот каково шутить, когда больно и страшно тебе?
Ведь страшно?
Да, страшно.
И разве есть такой человек, которому это было бы не страшно?
Вот Федор Тимофеевич, разве он кричал в самолете "хочу жить" или что-нибуд
ь такое, когда машина горела и Плотников все-таки вел ее с торпедой на тра
нспорт?
Разве не страшно штурмовикам идти на штурмовку, а бомбардировщикам на бо
мбежку, а морякам-подводникам Ц в долгое и одинокое плавание?
Однако же в их глазах, когда они уходят, нет ничего ищущего, они не ждут уте
шения, они идут делать свою военную работу и делают ее насколько возможн
о лучше, даже тогда, когда не остается ни одного шанса на то, что они благоп
олучно вернутся домой.
Это потому, что у них есть чувство долга.
Это коммунисты, советские люди, самые сильные Люди в мире, люди великой ид
еи, и он обязан быть таким же, как они, он должен так же вести себя, как они, он
должен работать, как они, и презирать то, что его ожидает, как презирают он
и. Сила долга обязана победить страх. Он будет работать и перестанет отды
хать. Страх связан с бездельем. Ему страшно только тогда, когда он не занят
. И теперь он поминутно будет находить себе дело. Он ни с кем не станет гово
рить о своей болезни. Это никого не касается. Неси сам то, что тебе достало
сь. Слишком много трудного у людей на войне.
Пусть никто не понимает, что он, Левин, знает все сам про себя.
Пусть лучше все недоумевают.
Пусть считают его легкомысленным пожилым доктором.
Кстати, как же будет с тетрадкой, в которой он столько времени записывает
случаи обработки тяжелых ранений конечностей под общим наркозом?
Надо все это систематизировать, надо как следует заняться этой работой,
потому что ведь время у него чрезвычайно ограничено.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70