– Ну-ну! – вздохнул Петр. – Не без наглости ты, навигатор!
– Прости, государь, – согласился Лукашка. – Да и то ведь, коли попал я науками студироваться, так скромника с потрохами бы сожрали...
– Сие верно! – смелея, подтвердил из-за ящиков и кулей дворянин. – В Парыже, государь, ежели правду...
– Ты молчи! – крикнул Петр. – Шаматон, собака!
И опять стал спрашивать калмыка и, спрашивая, заспорил с ним, где лучше и ловчее закладывают корабельный киль – в аглицких верфях али в голландских. Царь горячился и зло таращил глаза, а Лука был спокоен и даже посмеивался – так совершенно был уверен в своей правоте. И болезни корабельного дерева – табачный сучок, крапивный сучок, роговой – калмык знал, и как вить пушечный фитиль, и как вязать морской узел – кошачьи лапки...
– Ну, братец, утешил! – сказал Петр, утомившись спрашивать и спорить. – Зело утешил. Добрый моряк с прошествием времени будет из тебя для флоту русского. Женат?
– Нет, государь, не женат...
– Оженим. И невесту тебе сыщу – лебедь.
Подумал, потер шершавыми ладонями лицо, отфыркнулся, словно усталый конь, и велел Меншикову писать от своего государева имени. Александр Данилыч перестал зевать, рассердился: писать он едва умел, забывал буквы, торопясь, иногда только делал вид, что пишет, – полагался на свою память, а потом все почти дословно пересказывал Ягужинскому или иному, кто силен по письменной части.
Петр диктовал быстро, отрывисто:
– За сии доброхотные к отечеству своему заслуги холопя дворянина Спафариева калмыка Лукашку именовать отныне господином Калмыковым Лукою... по батюшке... Написал?
Меншиков написал только «за сии доброхотные», но кивнул головою:
– Пишу, государь...
Петр задумался на мгновение:
– По батюшке – Александровичем!
Меншиков изумился, взглянул на Петра.
– Пиши, пиши! – крикнул тот. – Будет тебе сей Калмыков названным сыном, ты ему и приданое дашь – на обзаведение что человеку нужно: мундир, шпагу, золотишка в кошелек, ты у меня не беден, есть из чего... Далее пиши: сему Калмыкову звание дадено отныне мичман, и служить ему надлежит на фрегате «Святой Дух» в должности старшего офицера здесь, в Ладоге, покуда не опрокинем мы крепость Нотебург. Написал?
– Пишу...
– Больно медленно пишешь...
– Кую ночь не спамши, государь, понеже...
– Понеже! Пиши далее: дворянина же Спафариева жалуем мы...
Петр помедлил, жестко усмехнулся и заговорил раздельно:
– Жалуем мы званием – матрос рядовой и повелеваем ему служить без выслуги лет, сиречь пожизненно, на том корабле, где флаг свой будет держать флоту офицер господин Калмыков Лука Александрович...
Дворянин громко всхлипнул за своими ящиками. Петр на него покосился, сказал назидательно:
– Ишь, разнюнился! Ранее надо было думать...
– Я – думал! – с тоскою произнес недоросль. – Я, государь, думал, что отменными своими манерами и галантом при твоем дворе замечен буду. Бывает, что некоторые сиятельные метрессы посещением княжества и столицы удостаивают, надобны им шевальеры галанты для препровождения времени... И сей обиходный политес...
Петр захохотал, замахал руками:
– Сему пять годов обучался? Пять годов? Либер Сашка, слышишь, на что казна наша пошла? Да господи, да ежели для метрессы галант занадобится, мы нашего Преображенского полку солдата... любого... о, господи...
Он не мог говорить от смеха, отмахивался руками, тряс головой. Отсмеявшись, утерев слезы ладонью, приказал Меншикову:
– Налей-ка нам, Данилыч, по кружечке анисовой для утра – господину флота мичману да мне. Ныне весь день трудиться, зачнем с богом штурмовать. Выпьем покуда для сугреву, а господин рядовой матрос Спафариев спляшет нам, чему его в граде Парыже обучали. Танец алеманд, что ли?
Страшно побледнев, дворянин высунулся из-за ящиков, сказал с ужасом:
– Помилуй, государь-батюшко!
– А ты отечество свое миловал в парыжских ресторациях, сукин сын? – крикнул Петр. – Миловал? Пляши, коли велено!
Неподалеку от царева шатра, на мыску, рявкнули пушки, да так, что на столе задребезжал штоф с анисовой, съехала на землю тарелка. Шведы без промедления ответили, и началась утренняя кононада.
– Вот тебе музыка! – перекрывая голосом грохот орудий, сказал Петр. – Добрая музыка! Под сей танец алеманд гарнизон цитадели Нотебург кой день пляшет, пляши и ты! Ну!
Дворянин Спафариев вышел вперед, постоял у лавки, словно собираясь с силами, потом вывернул толстую ногу, изогнул руку кренделем. Мичман Калмыков, сидя рядом с Петром, вздохнул невесело. Орудийный огонь все мощнее и громче гремел на Неве. Шатер ходил ходуном, запах пороха донесся и сюда, где-то неподалеку со свистом ударилось ядро. Спафариев начал танец алеманд – два мелких шажка, полупоклон, еще шажок. По толстым щекам его катились слезы, и губы, сложенные сердечком, дрожали.
– Какой танец пляшешь? – крикнул Петр.
– Сей танец именуем – алеманд!
– Так пляши веселее, как учили вас, галантов, для метресс...
Спафариев попытался улыбнуться, широко раскинул руки и присел, как полагается во второй фигуре танца алеманд.
– На каждом корабле надлежит среди матросов иметь забавника, сиречь шута, – сказал Петр Калмыкову. – Когда дослужишься до капитана судна, не забудь на оное дело определить сего парижского шаматона. От прегалантностей его матросы животы надорвут...
– Уволь, государь! – твердо и спокойно ответил вдруг Калмыков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202