Совершенно замечательную историю рассказывает профессиональный охотник, шотландец Джон Хантер про то, как он показал пигмеям в Конго картинку, изображавшую арктического моржа.
«Самый маленький из охотников показал пальцем на картинку и заявил:
— Мне этот зверь прекрасно знаком, он живет в самой глубине леса и появляется только ночью. Он страшно злой и убивает людей своими огромными бивнями, после чего питается их мясом. Но если вы желаете, я его для вас поймаю.
Исследователи, которые проникали в глубину леса Итури, часто возвращаются оттуда, начиненные рассказами, услышанными от пигмеев о необычайных зверях: от динозавров до медведей-людоедов, которые якобы обитают в джунглях. Я подозреваю, что этих зверей в лесу Итури не больше, чем моржей… Определить, насколько правдивы рассказы местных жителей, — деликатная и трудная задача» [16, с. 132].
Это пример вранья совершенно бескорыстного, совершаемого в основном для того, чтобы поддержать коммуникацию. Городской исследователь, которому вешают лапшу на уши, приходит в неистовство, но ведь и сельский дед приходит в неменьшее неистовство от прагматизма горожанина, который никак не может понять: главное в жизни вовсе не какая-то там информация, а хорошие отношения людей. И в сравнении с этим число моржей в лесу Итури просто не имеет никакого значения!
А ведь есть еще и вранье, так сказать, с коммерческим уклоном. Вот горожанин предлагает деньги, и тут же из знакомого, друга, коллеги становится попросту источником финансов, и только. Он смотрит на дело совсем не так, но ведь жители глухих мест Сибири вовсе не спрашивают его, совместимы ли денежные дела и нормальные человеческие отношения. Они знают, что несовместимы, и поступают соответственно!
Есть не менее чудесная история у Л.Шапошниковой про то, как некий хорошо обеспеченный антрополог пришел к тода собирать их легенды: «Апарш раскрыл рот и произнес первую фразу: „Давно кода-то жил один человек. Звали его Понетан“. Но его перебили. Ему предложили по десять рупий за каждую легенду. Это сразу меняло дело. Легенды о богах и предках не буйволиное молоко. Никто еще их не продавал. Не стал этого делать и Апарш. Но десять рупий за рассказ не так уж плохо. Апарш начал рассказывать. Его природная фантазия хитро плела узор историй. Подбодренный вниманием соплеменников, он вдохновенно врал. Он рассказывал день, два, неделю, месяц. Антрополог старательно записывал слова рассказчика в тетрадь. Сидящие вокруг тода открывали рты, они никогда ничего подобного не слышали. Это было интереснее, чем в кино. Апарш наговорил на пятьсот рупий, он мог бы продолжать и дальше, но антрополог не мог задерживаться в Нилгири.
Угощение, которое устроил Апарш всему племени на эти деньги, помнят до сих пор» [17, с. 51].
Нужно учитывать, наконец, что одни и те же слова и даже самые элементарные понятия для вас и для собеседника могут иметь совершенно различный смысл. Информатор не обязательно лжет — он просто рассказывает так, как умеет, в своей собственной системе понятий.
— Между устьем Дешембы и «чертовым кладбищем» сколько километров?
— Двенадцать! — уверенно отвечает свидетель. «Двенадцать!» — высунув язык от напряжения, карандашиком пишет самопальный «исследователь». Ему, городскому парню, и в голову не приходит выяснить, а имеет ли вообще старик представление, что это такое — «километр»? Ведь дед провел всю свою жизнь в глухом лесу, на берегах таежных речек, и даже самая глухая деревня для него — это громкокипящий центр цивилизации. Ни пользоваться часами, ни знать чтото про километры деду никогда не было нужно. Что идти до «чертового кладбища» близко, дед знает, но ему очень трудно передать другому человеку, насколько это близко или далеко.
Такой пласт опыта, который почти невозможно передать словами, с помощью каких-то понятных всем единиц измерения, всегда есть у лесных жителей, особенно у пожилых, и его всегда принимают во внимание те, кто имел дело с этими людьми всерьез и долго. Тем более, об этой особенности прекрасно знают следователи и фольклористы — те, кому больше всех надо знать правду, и одну только правду.
Но горожанин совершенно не думает о том, что дед просто не может назвать точное расстояние и что двенадцать километров для него — это чисто условная единица. С тем же успехом он мог бы сказать, что километров было пять или двадцать пять, и в такой же степени безответственно.
Мы привыкли, что поверхность земли как бы разлинована незаметными, но вполне реальными для нас линиями, и нам трудно понять, как ходят по земле люди, только накапливающие приметы. Как они рассказывают молодым, куда и сколько надо идти?! На этот вопрос как раз ответ очень простой — а никак не рассказывают! Молодежь просто включается в образ жизни старших и учится не по рассказам, а путем приобретения опыта. А поскольку вся жизнь людей протекает на территории, очень хорошо известной для их маленького, сплоченного коллектива, то и проблемы особой нет. И это касается как расстояния до «дурных мест», так и самих «дурных мест».
Русское население, живущее маленькими деревушками в глуши таежных массивов, постепенно приобрело многие черты первобытных людей. Они ходили без дорог и на своей земле знали чуть ли не каждую кочку. И если им надо было объяснить, где они подстрелили лося или где много груздей, они говорили, просто называя приметы места или само место. Типа — «возле устья Дешембы».
Русские таежных массивов — это еще мелочи жизни, потому что они ведь не настоящие первобытные люди. У них нет характерной черты первобытных — они не считают, что все должны знать то же, что и они.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135