Андрею показалось, что и расстояние между ним и ЭТИМИ сократилось. То есть дистанцию они по-прежнему держали, но сама дистанция сделалась заметно меньше.
Андрей занервничал. А в конце концов, кто знает, что это все обозначает?! Может, они готовятся к какой-то несусветной гадости.
Андрей принялся беседовать с ними, пытался выяснить, что же им от него, «архиолуха», надо?! Говорил о том, что их не боится, что он им покажет, и тут же принимался умолять: да отцепитесь вы, мать вашу! Что хотите вам отдам, только отцепитесь наконец!
А вечером того же дня в лагерь приехал местный пастух и не совсем обычный человек, Владимир Никифорович Тугужеков. Дело в том, что, как известно, советские люди давно и сознательно перестали верить сказкам о боге. В те же самые времена советские люди, в том числе советские хакасы, перестали верить в существование духов, а шаманизм они же признали вредным антиобщественным явлением. В роду Владимира Никифоровича и дед, и прадед, и прапрадед умели общаться с загадочным миром невидимого; на этом умении держалась репутация семьи, ее положение в обществе и даже качество невест, на которых могли претендовать эти люди. Отец Владимира Никифоровича оказался первым в семье, кто никак не мог проявить свои способности и умения, а он сам, соответственно, вторым. И трудился Тугужеков пастухом, что тоже получалось у него неплохо.
По поводу шаманских дел – здоровья, удачи на охоте и рыбалке или чтобы отцепились особенно злобные духи, к нему все равно обращались, и Тугужеков помогал, хотя и тайно. Приходилось таиться и выезжать на камлание подальше, делая вид, что на рыбалку или на охоту. Да и приходили к нему несколько унизительно – пришибленные, озираясь и под самыми нелепыми предлогами. Потому что с одной стороны Тугужеков помогал, и помогал очень даже хорошо. С другой же стороны, шаманизм считался ненаучным, неприличным явлением, заниматься которым – само по себе признак нелояльности к властям и отсталости. Да и постановлений партии и правительства, направленных против религиозного дурмана, никто и не думал отменять.
К Андрею Тугужеков благоволил, потому что Пяткин, в приступе остроумия, назвал его Тугужей, и кличка прижилась. Было ведь короче говорить Тугужей, чем Тугужеков. Ну, а вот Андрей называл Владимира Никифоровича правильно, даже не орал остальным:
– Ребята! Вовка Тугужей приехал!
И не называл его Вовкой, а только по имени-отчеству. Он почему-то проникся уважением к этому местному шаману. И, по-видимому, не зря, потому что вот и в этот раз Владимир Тугужеков неторопливо пил чай, задумчиво пробовал рожки и с большим интересом поглядывал на Андрея. Вроде бы Андрей ничего и не говорил ему и даже еще колебался – говорить ли? А Владимир Никифорович уже что-то заметил и глядел задумчиво и вместе с тем несколько лукаво. Пил чай он медленно, ел очень неохотно, но Андрей знал – не меняя выражения лица, Владимир Никифорович выпьет ведро чаю, уплетет пятилитровую кастрюлю макарон, а потом уже пойдет разговор.
Вот шаман удовлетворенно вздохнул, отвалился, и его замутившийся взор отразил довольство и спокойствие духа. Пора!
– Владимир Никифорович… Неприятности у меня, можно сказать – прямо беда.
– Вижу, что неприятности. Ты, наверно, плохо поступал, с писанками делал все неправильно. Или вы копали тут?
– Не копали… А почему думаешь, что неправильно делал?
– А иначе почему цепляется? Думаешь, ему шибко надо цепляться? Ты, наверно, черта обидел, который в писанках сидит. Или другого черта, рядом.
– Черта?!
– Ну, духа… Называй как хочешь, велика разница. Что, шаманить хочешь?
– Пожалуйста, пошамань, Владимир Никифорович! А то, понимаешь, житья совершенно не стало…
И Андрей подробно рассказал, как его допекают и не дают прохода и покоя. Шаман задумчиво вздыхал, подставляя закатному солнцу плотно набитый живот.
– Прицепился тут к тебе один, прицепился… Хорошо рассказываешь, понятно, знаю теперь, кто прицепился, какой черт. Теперь он так просто не отцепится.
– Что же делать, Владимир Никифорович?!
– Что, что… Со мной поехали, водку пить будем, барашка черного кушать, и ему тоже дадим – тогда отцепится.
Андрей попросил выходной – он сильно устал работать на карнизе; за выходной он съездит в совхоз, привезет барана и пару ведер картошки. Что думал об этом Пяткин, доподлинно неизвестно, но выходной он дал без разговоров. Наверняка догадывался о чем-то, но насколько определенно – так не скажешь.
– Как будем камлать, Владимир Никифорович?
– Как… Ты в поселке сиди, закупай, что тебе надо. Я поеду камлать… знаю, куда. Ты водку покупай, барана покупай, чтобы камлать.
Впрочем, поехали оба, и караван, как я понимаю, не был даже лишен некоторой торжественности: оба ехали верхом, а Тугужеков еще вел в поводу лошадь, на которой блеял скрученный по обеим парам ног баран. Самого камлания Андрей никогда не описывал, сказал только, что «впечатляющее зрелище», хотя в другой раз проговорился – мол, основной части камлания он и не видел. Водку они выпили, причем даже нельзя сказать, что Тугужеков выпил больше. Барана зарезали, причем довольно зверским способом – Тугужеков просунул руку в прорезанную в груди барана дырку и рукой вырвал ему сердце. Мясо барана они жарили, насаживая на палочки, и ели, а голову, внутренности и часть мяса сожгли, причем Андрей повторял за Тугужековым совершенно непонятные ему слова на хакасском языке (слова эти он намертво забыл – ведь эти слова для него ничего решительно не означали).
– Теперь отцепится, – уверенно сказал Владимир Никифорович.
– А если опять прицепится?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136