Родители, как видно, зрили в корень и понимали больше, чем сам парень.
А для самого Володи запретная любовь к Марине стала способом впервые делать не так, как хотели от него родственники, быть самим собой, а не младшим представителем клана. То всегда и все решали за него, и даже если он вроде бы сам решал какие-то важные вещи, то все равно после совета со старшими (и поступал так, как советовали, конечно). А тут он и решал сам, и решал вопреки мнению семьи! Самостоятельность кружила голову, Володя пил ее, как пьют хорошее вино или выдержанный коньяк. Наверное, он мог и жениться на девушке, особенно если родственники продолжали бы их разлучать. И, конечно же, Марина была для Володи частью предармейского загула, пьяного буйства и куража, которым тешится рекрут перед тем, как уйти на два года.
Ну, и еще одно… Марина обещала его ждать; Володя знал очень хорошо – ждут далеко не всегда, а Марине он почему-то верил очень сильно. Была ли и впрямь Марина из тех, кто ждет, судить мне трудно – я ведь никогда ее не видел, но Володя и спустя несколько лет, уже бывалым человеком, был совершенно уверен – ждала бы! Получалось, что в жизни Володи есть какая-то область, не только независимая от воли и желаний родителей, но и область, в которой он – взрослый человек, на которого полагаются, к которому относятся серьезно, кого выбирают из множества других людей.
Обещания и клятвы 17-летних – не самая серьезная реалия, и старшие глубоко правы, считая не очень серьезными отношения столь молодых людей. Но сами-то молодые люди оставались настроены крайне серьезно, по крайней мере пока.
Володю призвали неожиданно. Сам он подозревал, что это тоже способ разлучить его с Мариной, чтобы они не успели встретиться еще раз, перед самой дорогой дальней! А ведь военкома всегда можно попросить о том, чтобы повестка была сегодня, а забирали – уже завтра. Это просьбу об отсрочке военком вполне может и не выполнить, а уж об ускорении призыва – это всегда с удовольствием!
Впрочем, и теперь у молодых людей сохранялась возможность увидеться. Сам Володя никуда уже уйти не мог, но ведь его роману с Мариной очень сочувствовали девушки, учившиеся в том же классе. И соседка Володи, Лена, со своим парнем («правильным», надо полагать) ринулась к Марине, предупредить.
Тут надо сказать, что на призывном пункте царил обычный советский бардак, и призывники сначала собирались в Шарыпово, в получасе езды от Глуши. А потом уже призывников везли в Красноярск, проезжая станцию Глушь… Станция Глушь и поселок Глушь располагаются на некотором расстоянии друг от друга, и на полустанке поезд всегда стоит минут сорок – тут к нему прицепляют тепловоз, составом маневрируют…
Успеть в Шарыпово Марина вряд ли смогла, а вот на станцию – шанс был реальный. Володя потом удивлялся, какая хандра навалилась на него, как только он оказался на призывном пункте, как бы уже не дома, а в армии, или, скорее, по дороге в это приятное заведение. Наверное, все тоскуют, кто больше, кто меньше, но тут уж на Володю навалилась такая страшная тоска, словно жизнь кончилась в его восемнадцать лет и все осталось за дверями, закрывшимися за спиной.
А тут еще выпал снег, продолжал падать всю ночь, закрыл землю, дома и деревья везде одинаковым саваном, будто отсек Володю от всего его прошлого и от всего, что еще могло быть в его жизни. В среде, где воспитывался Володя, служба в армии считалась обычным возрастным этапом, а он почему-то остро чувствовал, что снегопад отрезает что-то, бывшее в его жизни до приказа, до призыва и до этого буйного снега.
Поезд в Глуши простоял почти час, и они встретились, Володя с Мариной. Встретились, потому что Марина ухитрилась пройти больше тридцати километров по зимнику от своего хутора, и они даже прогуляли в стороне ото всех почти что целых полчаса – спасибо деликатным офицерам. А у Володи почему-то не отпускала, не отходила от сердца все та же ледяная тоска, и только усиливалась эта тоска от того, что гуляли они перед снежным полем, на котором снег скрывал все неровности, засыпал все лежащие предметы, и совершенно неясно было – где там, по полю, бегут проселочные дороги, где там валяется брошенный с сентября ящик или, тем более, где лежат ворохи соломы или где росла по обочинам дорог высокая пожухлая трава. За полем шли холмы, тоже белые, снежные, уходящие вершинами даже не в тучи, а тоже во что-то белесое, беременное снегом, снегом, снегом…
Марина несла влюбленную чушь, обещала ждать. Долго шла за тронувшимся поездом, и Володя видел, как она машет вслед составу. А парень как-то и не чувствовал ничего, кроме этой ледяной тоски, кроме белесого снежного мрака в душе.
Потом он казнил себя за эту душевную тупость – не мог сказать что-то хорошее! А может, он и говорил, но не запомнил? Володя и сам этого не знал. Но писем почему-то не писал, все ждал чего-то, и сам никак не мог понять – чего.
А через два месяца Володя получил письмо от соседки, той самой Лены. Лена писала, что они с ее парнем Марины на хуторе не застали, ждали до темноты и оставили на хуторе письмо. И что Марина уже поздно вечером приехала на хутор из-за перевала и прямо ночью пошла по дороге на Глушь. Ей говорили подождать до утра, но она знала, что поезд стоит на Глуши рано утром, и пошла. Дальше Лена писала, что труп Марины нашли совсем недалеко от Глуши, километрах в пяти. «Ты, может быть, помнишь, что в день, когда ты уезжал, все было засыпано снегом?» – писала Лена. Так вот, как ни было все засыпано, завалено, а кое-что удалось понять: в темноте Марина сбилась с пути, прошла лишние пятнадцать километров по нехоженой дороге, в снегу по щиколотку, и присела, совершенно измученная, прямо на снег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136