В следующий раз, когда что-то подобное случится — а такое случится обязательно, — не могу же я рассчитывать, что кто-нибудь вроде вас опять спасет мне жизнь.
Старик кивнул, затягиваясь самокруткой. Ее кончик светился в темноте.
— Ты же знал, что здесь опасно. Если тебе это не нравится, какого черта ты пошел в армию?
— Может быть, по той же причине, что и вы.
— Не думаю. — Прентис сделал ошибку и сразу же пожалел об этом; старик наклонился вперед, враждебно глядя на него. — Не наглей, парень.
Он покачал головой.
— Вы правы. Извините.
— Еще бы, черт возьми. Я не потерплю, чтобы двадцатилетние юнцы ходили и воображали, будто все про меня знают. Потому что ни черта ты, парень, не знаешь. Ни черта. Ты меня слушаешь? Хоть это ты понимаешь?
— Да, сэр, понимаю. Поэтому я здесь.
Он надеялся, что обращение “сэр” поможет, и действительно старик, казалось, смягчился, погасил самокрутку и задумался.
— И, собственно, с какой стати?
— Что с какой стати?
— Помогать тебе. Учить. Если этому вообще можно научить.
— Ни с какой, наверное.
— Вот именно.
Вот и все. Ничего ему не помогло. Старик повернулся и стал скручивать новую самокрутку, явно ожидая, чтобы он ушел. Прентис и хотел было уйти, но передумал.
— Разве что по одной причине. Вам шестьдесят пять лет. Вы побывали на всех войнах со времен гражданской, а сейчас, в эту минуту, немецкие подводные лодки плывут через Атлантику.
— И что это значит?
— Все рано или поздно кончается. Вряд ли кто-нибудь не понимает, почему мы сегодня здесь. Вилья — только предлог. Все это генеральная репетиция нашего похода за океан, а когда он начнется, жизнь, которую ведете вы, будет закончена, все, что вы знаете, окажется бесполезным. У вас впереди еще десять, ну пятнадцать лет, потом вас не станет, и все, что вы знаете, умрет вместе с вами. Я предлагаю вам возможность передать ваши знания.
Старик задвигался, открыл было рот, но Прентис не дал ему вставить ни слова.
— Я понимаю. Когда это закончится, мне они тоже не пригодятся, так что этим вас не проймешь. Но еще вот какое дело. Как с фермой моего отца. Точнее, у него была ферма, пока город не надвинулся и не проглотил деревню. Отец получил квартиру, а я записался в армию. Все меняется, а я — глупая деревенщина — в душе хочу сохранить старые привычки.
— Теперь все?
— Да, — кивнув, сказал Прентис.
— Ну ладно, теперь я тебе кое-что скажу. И слушай внимательно, потому что кроме этого я тебя ничему учить не собирать. Ты не первый. Их было много, бесконечная цепь этаких умненьких, бойких мальчиков. И в индейские войны, и на Кубе. Всюду. До сих пор. И все они были похожи на тебя, и все говорили как ты. Но все думали только об одном: как остаться в живых. И я говорил им “нет”, так же, как тебе. Потому что если вы хотите остаться в живых, то и я тоже хочу, а как только ты с кем-то связываешься, ты начинаешь заботиться о нем так же, как о себе. Тут-то тебя и убивают… Поэтому я не имею дела с индейцами: я воевал с ними когда-то, и до сих пор мне не по себе, если я знаю, что они за спиной. Поэтому, как говорят, я ни с кем не дружу. И это очень хорошо: мне не по себе, если у меня есть друг, и я знаю, что он впереди. Это единственное правило. Заботься о себе и не позволяй, чтобы кто-то или что-то отвлекало тебя. Помни это, и все будет в порядке. А теперь я устал. Через несколько часов мне становиться в караул. Я хочу поспать.
Последние слова он произнес без паузы, как будто не сменил темы разговора. Старик встал, взял одеяло, лежавшее возле седла, и закутался в него. Потом он еще раз взглянул на Прентиса и лег около колеса повозки. Прентис подождал немного, но глаза старика были закрыты; он медленно повернулся и зашагал прочь.
Он шел к своему седлу и сбруе мимо солдат, по-прежнему тихих и молчаливых. Теперь холод стал пронизывающим. Он, как и все остальные, завернулся в одеяло, посмотрел еще раз на старика и огляделся: лошади стояли спокойно, часовые обходили границы лагеря. Он снова взглянул на старика, потом на последний догорающий костер, удивился, как это он горит так долго; но костер затухал, огонь становился все меньше и ниже. Последняя вспышка, потом мерцание, и он погас.
Глава 31
На рассвете стало еще холоднее. В канистрах был лед, черпаки примерзли, солдаты ковыряли лед ножами, потом терли ладони, чтобы согреться. Старик увидел, что майор еще спит, закутавшись в одеяло, около грузовиков с овсом. Он встал на колени и положил ему руку на плечо. Майор вздрогнул и, нахмурившись, вопросительно уставился на Календара.
— Лучше посмотри.
Майор ни о чем не спросил. Старик продолжал смотреть на него. Потом он жестом пригласил его следовать за собой, майор вылез из-под одеяла и посмотрел туда, куда указывал старик, — мимо грузовиков с овсом, в пустыню. Там была большая колонна всадников, но она находилась слишком далеко, чтобы разглядеть их форму или знамена, но майор и так знал, что это мексиканские федеральные войска.
Старик кивнул, покусывая губу.
— Они, должно быть, разбили лагерь поблизости. Но это еще не все. Посмотри-ка туда.
Он указал майору на другой конец лагеря, мимо солдат, которые бросили свои дела и теперь стояли, размахивали руками и разговаривали, видно, они тоже обсуждали, в чем дело. Они подошли к повозкам на другом конце лагеря и взглянули на Деревню. У околицы собралась толпа крестьян с палками и дубинами, смотревшая в направлении лагеря.
— Наверное, они подтягивались ночью. Уверен в этом, — сказал старик. — Это я виноват. Нужно было остаться там и проследить за ними.
— Ничего. Давайте уходить отсюда. Лейтенант, стройте колонну.
Глава 32
За пятнадцать минут они управились с тем, на что обычно уходил час, но не позаботились о лошадях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62