– Так уж и обещаешь, – улыбается Вера Аркадьевна. – Не обещай. Никогда не плачут только равнодушные люди. Я думаю, ученик Шмель тоже умеет плакать. Только он уходит плакать в уборную. Ты пойди, Линочка, разыщи его. Он сейчас, наверное, стоит в коридоре и думает – исключу я его или нет? А с Елизаветой Максимовной я о нем поговорю.
– Ой, Вера Аркадьевна! – восклицает Лина Львовна, вдруг снова почувствовавшая себя ученицей.
Вера Аркадьевна засмеялась.
– Иди, иди, Линочка.
Тем временем Костя шел по коридору третьего этажа. Он так и не понял, исключили его или нет. Скорее всего, нет. А может быть, исключили… Костя представил себе, как от станции к станции летит на папину льдину радиограмма. И везде – на Диксоне, на Вайгаче, на Земле Франца-Иосифа – полярники хмурятся и переживают за папу, потому что его знают на всем Севере.
Задумавшись, Костя опустил голову, а когда поднял ее, услышав шаги, прятаться было уже поздно. Рядом с ним стояла Елизавета Максимовна.
– Почему ты не на уроке?
– Вы же сами…
– Я знаю, что сама, – спокойно сказала Елизавета Максимовна. – Почему ты не торопишься?
Костя стоял, переминаясь с ноги на ногу. И вдруг он ощутил короткие и злые толчки пульса, будто невидимка стучал по его голове маленьким молоточком. Костя понимал, что лучше не связываться, лучше молчать, но и на этот раз невидимка оказался сильнее его.
– А я что, бежать должен?
– Должен, – твердо сказала Елизавета Максимовна. – Если тебе приказывает учитель, будешь бегать – и все, что угодно.
– Я не буду бегать, – ответил Костя.
Елизавета Максимовна смотрела на Костю очень холодно и спокойно. Она смотрела так, будто за его спиной стоял другой человек, к которому она и обращалась. Костя потупился.
– Почему ты боишься смотреть мне в глаза?
– Нипочему, – сказал Костя.
«Нет, это невозможно, – подумала Елизавета Максимовна. – Или я, или этот мальчишка. Неужели я не могу сломить его? Да, да, именно так. Ибо воспитывать – значит ломать, неумолимо отсекать все гнилое. Пусть сейчас ему больно, но потом он сам будет мне благодарен. Пусть сейчас смотрит на меня зверем – детские обиды проходят быстро… Но если я сегодня разрешу ему со мной спорить, то завтра… Кто знает, что будет завтра! Они не любят меня, – думала Елизавета Максимовна. – Но это не имеет значения. Я выполняю свой долг, и нужно быть твердой».
Мысль о том, что она всегда была решительна и справедлива, наполнила гордостью душу Елизаветы Максимовны. Прошедшие годы казались ей подвигом, который никогда и никто не оценит. Это было немного грустно, но во всякой грусти есть что-то приятное. Вспоминая о своей жизни, человек всегда становится немного добрее, и сейчас Елизавета Максимовна, пожалуй, могла бы простить Костю.
– Если ты, Шмель, дашь мне честное слово…
– Я не дам слова.
– Тогда, Шмель, кончено.
Елизавета Максимовна повернулась и медленно пошла прочь.
А из кабинета завуча, навстречу ей, вышла Лина Львовна. Они встретились на середине коридора, и Лина Львовна посторонилась, пожалуй, слишком поспешно.
«Вот Лине я сумела внушить уважение, – подумала Елизавета Максимовна. – Это уже на всю жизнь». И внезапно, повинуясь какому-то неожиданному для нее порыву, быть может все еще продолжая спор с учеником Шмелем, она спросила:
– Линочка, скажи мне… Вот ты у меня училась… Как относился ко мне твой класс?
Лина Львовна широко открыла глаза: не в обычае Елизаветы Максимовны было задавать такие вопросы.
– Только говори честно.
– Мы… к вам?
– Ну, ну, смелее.
– Мы вас боялись, – тихо сказала Лина Львовна. – Мы всегда вас боялись.
И теперь уже Лине Львовне показалось, что за ее спиной стоит человек, на которого смотрит Елизавета Максимовна.
– Мне нужно идти, – еще тише сказала Лина Львовна.
– Иди.
Елизавета Максимовна твердым шагом подошла к двери с сине-белой табличкой и взялась за ручку.
Только теперь Лина Львовна увидела Костю.
– Что же ты не идешь в класс?
– А меня исключили? – спросил Костя.
– Пока нет.
– А на льдину она все равно напишет, – уныло сказал Костя.
– Не «она», а Елизавета Максимовна.
– Ну да, Елизавета Максимовна…
– Не напишет, – сказала Лина Львовна. – Я тебе обещаю. Если, конечно, ты еще чего-нибудь не выкинешь.
– Правда? – спросил Костя.
– Правда, – ответила Лина Львовна.
– Тогда я вам про ПеЗе расскажу. Вы ведь про ПеЗе еще не знаете.
– Знаю, – сказала Лина Львовна. – Мне уже рассказали. По секрету. Очень вы хорошо придумали.
– Кто рассказал? Орловская?
– Так ведь по секрету же, Костя.
– Конечно, Орловская! – возмутился Костя. – Ну, она еще у меня получит!
– А обещание? – спросила Лина Львовна.
– А она не сейчас получит. Летом. Когда в седьмой класс перейдем. А я вам тогда про школу расскажу! Вы знаете, в нашей школе Петр Первый учился, царь. Все ребята говорят.
– Ты забыл, Костя, что я тоже здесь училась. Я это давно знаю. Только не понимаю, как он мог здесь учиться. Ведь он построил наш город, когда уже был взрослым.
Но Костю сбить не так просто.
– А он сначала построил, а потом стал учиться. Тогда все цари неграмотные были. Они только по-немецки читать умели.
И Костя убежал, не дожидаясь ответа. Последнее слово осталось за ним, а это всегда приятно. Особенно если говоришь с человеком, который понимает шутку.

Про Стасика

Когда меня вызвали к Вере Аркадьевне, я здорово напугался. Я думал, меня вообще исключат. А меня не исключили. За что меня исключать? Я же ничего такого не сделал. У меня просто характер нетерпеливый. Если за это исключать, так, может, в школе одни первоклассники останутся. Они как раз терпеливые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34