— А в чем дело?
— Она хочет посетить леди Синтию. Мы все устали повторять, что это невозможно. Ей нельзя вставать, а леди Синтии — принимать посетителей. Ваша мать распорядилась, чтобы к ней в спальню доставили кресло на колесах, и, боюсь, что бы ни говорила Эванс или я, она настоит на своем.
— Самое лучшее — запретить прислуге приносить ей кресло, — предложил сэр Норман.
— Это будет очень неловко, — возразила Флер. — Если она отдает приказание, а его отменяют, создается затруднительное положение для всех. Может быть, вы могли бы уговорить ее… Мне это не удалось.
— Я поговорю с ней, — пообещал он.
Сэр Норман поднялся к матери, как раз когда она собиралась ложиться спать. Флер оставила их наедине, надеясь, что разговор не кончится одной из бурных ссор. Она читала у себя в гостиной, когда раздался стук в дверь.
— Войдите, — сказала Флер, думая, что это горничная.
К ее удивлению, это оказался сэр Норман. Он зашел к ней впервые со времени ее пребывания в доме. Флер быстро встала. Закрыв за собой дверь, он сказал:
— Пожалуйста, сидите. Я не хочу вас беспокоить. Я только собирался сообщить вам о результатах моего вмешательства.
— Оно имело успех?
— Не сказал бы, но, по крайней мере, она согласилась подождать, пока Синтия окрепнет. Хотя не уверен, что она сдержит свое обещание.
— Иногда бывает легко понять, откуда у вас эта решительность.
Она сказала это полушутя, но, к ее удивлению, сэр Норман воспринял ее слова совершенно серьезно.
— Вы находите, что я похож на мать?
— Не вижу ни малейшего сходства, — отвечала Флер, — кроме как в одном.
Без всяких видимых признаков она почувствовала его облегчение. Он достал портсигар.
— Вы позволите?
— Конечно. Не хотите ли присесть?
Его неожиданное появление привело Флер в смущение. Она не могла представить его у себя в комнате. Хотя ей легко было принимать здесь Энтони Эшвина, сейчас она чувствовала напряжение, словно совершала какой-то чудовищный проступок. Сэр Норман закурил и сел в кресло.
— Моя мать вас очень любит, — сказал он. — Вы единственная, кто умеет если не подчинить ее себе, то, во всяком случае, ограничить бурные проявления ее нрава.
— Она изумительна для своего возраста.
— Мне кажется, она не меняется. Она всегда была одинакова — полна энергии, энтузиазма и стойкой агрессивности.
Его последние слова вызвали у Флер удивление.
— Да, я именно это и имею в виду, — добавил сэр Норман, хотя она не сказала ни слова. — Моя мать всегда была агрессивна. С самого раннего детства я помню склоки, ссоры, скандалы, где бы мы ни находились.
— Вам это было неприятно?
Он наклонился стряхнуть пепел в холодный камин.
— Мне это было ненавистно.
Его тон говорил больше, чем слова. Флер вся напряглась. Он снова начал разговаривать с ней. Она молилась про себя, чтобы не ушло его доверие, откровенность.
— Дети всегда чувствительны, — сказала она.
— Да, вероятно. Во всяком случае, я был таким. Но вы и представить себе не можете, каким адом было мое детство.
Он не смотрел на нее, опустив взгляд на свои руки. Флер затаила дыхание.
— Думаю, еще очень маленьким я понял, что другие женщины презирают мою мать. Наверное, каждый ребенок хочет восхищаться своими родителями, гордиться своим домом, своей семьей. Я стыдился, ужасно стыдился моей семьи.
Мой отец был ленив и добродушен, моя мать представляла собой его прямую противоположность. Хотя, мне кажется, она любила его по-своему, несмотря на то, что постоянно ему изменяла.
Когда он не мог больше этого игнорировать, то принимал меры: избивал ее очередного любовника, а ее приводил домой и тоже бил. Помню, как я съеживался в углу, когда они кидались друг на друга как тигры, а она кричала и визжала так, что поднимала на ноги всех соседей.
На следующий день соседские дети изводили меня своими насмешками. Я и виду не подавал, что меня это задевает. Я дрался со всеми в округе, кто говорил хоть одно плохое слово о моей матери, и горжусь тем, что большей частью одерживал победу.
Я вел себя вызывающе, по крайней мере, мне так казалось. Но ужасно переживал. Она, конечно, ни о чем не догадывалась, всегда оставалась собой — естественной, непритязательной, готовой радоваться всему, что давала ей жизнь. Но когда я…
Внезапно Норман остановился. Он раздавил в пепельнице окурок сигареты.
— Я слишком много говорю, — сказал он, — вам это скучно.
Нет, нет! Вы же понимаете, что мне хочется побольше узнать о вашей жизни! — ответила Флер.
— Нет, не понимаю. Никогда не считал себя особенно интересной личностью. И к тому же уже поздно, вам пора спать.
— Нет, нет, пожалуйста, поговорите со мной еще, — умоляла Флер, но она знала, что просить бесполезно.
Момент откровенности прошел. После нескольких ничего не значащих фраз он простился, и Флер осталась одна.
Что его остановило? — думала она. Собирался ли он заговорить о своей женитьбе? Остановила ли его мысль о Синтии, находящейся сейчас в доме?
Внезапное прекращение разговора озадачило ее, но Флер сознавала, что в этот вечер она приблизилась к Норману Митчэму, как никогда раньше. Когда он говорил о своем детстве, не сами слова, но тон его голоса дал ей понять, что его сдержанность отступает.
«Он начинает доверять мне, — подумала Флер и изумилась тому, какую радость ей это принесло. — Если он смягчится, значит, мне удалось хоть чего-то достичь».
Говорил ли он когда-нибудь Синтии о том, что рассказал ей сейчас? Знала ли Синтия тайны его души, страдания, пережитые им в детстве, стремления, которые выросли из этих переживаний?
Флер начинала понимать, почему он так стремился обладать Прайори.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58