Наконец она уронила руки на колени, и маркиз спросил:
— Кто научил вас так играть?
— На самом деле… я… научилась сама.
— А играете вы музыку собственного сочинения?
Антея снисходительно улыбнулась, словно он задал довольно нелепый вопрос.
— Я играю то, что слышу, катаясь верхом по лесу или вглядываясь в ночную тьму… — ответила она. — В общем, когда я… одна.
— Так я и думал, — сказал маркиз. Удивленная его ответом, Антея встала. Гостиная оказалась пустой. В комнате не было никого, кроме нее и маркиза.
— Все ушли спать. — объяснил он.
— Тогда я могу… пойти домой?
— Сначала я хочу кое-что вам показать, — промолвил маркиз. — Пойдемте со мной.
Он взял ее за руку и вытащил из-за фортепьяно.
В первый раз Антея смогла как следует оглядеть новое убранство гостиной.
Ей хотелось поближе подойти к картинам на стенах и искусно восстановленным лепным золотым листьям, украшавшим карнизы и потолок.
Все это было сделано благодаря Гарри — он с величайшим трудом нашел настоящих мастеров лепнины.
Но маркиз увел Антею из гостиной, причем так настойчиво и властно, что она не могла противиться его желанию.
Они прошли через холл и поднялись по лестнице, которую Антея обожала в детстве.
Теперь резные дубовые перила были отполированы до блеска, как никогда прежде.
На втором этаже они миновали парадные спальни, когда-то хорошо знакомые, а ныне изменившиеся до неузнаваемости.
Сейчас эти комнаты, названные в честь королей и королев, были достойны своих имен.
Но маркиз шел все дальше по коридору, и Антея терялась в догадках, куда он ее ведет, и надеялась лишь, что он не станет ее сильно задерживать.
Нянюшка наверняка уже заждалась ее.
Иглзклиф открыл дверь, и она очутилась в бывшей комнате отца.
Гарри с особым тщанием следил за тем, чтобы полностью возвратить этим покоям былое великолепие.
Канделябр с тремя зажженными свечами стоял у огромной дубовой резной кровати, которую Гарри скрепя сердце все-таки продал маркизу.
Та же участь постигла и кровати в остальных парадных спальнях: они были слишком велики, чтобы выносить их из особняка.
В любом случае в Дауэр-Хаусе их не разместить.
Хозяйская кровать оказалась самой пышной и впечатляющей — имелись в виду не только ее размеры, но и украшения.
Антея помнила ее унылой и обшарпанной, с выцветшим, потертым шелковым балдахином, но теперь она была такой же величественной, как маркиз.
Балдахин изготовили из малинового бархата, самого дорогого, какой только смог раздобыть Гарри; на окнах висели шторы из такого же бархата; пол устлан мягким персидским ковром в тон балдахину и шторам.
Кроме того, появились новые картины на стенах, мебель, принадлежавшая маркизу, и — чего еще никогда не было в этой комнате — огромные вазы с букетами лилий.
Интерьер выглядел изумительно, особенно при свечах.
Антея, не в сипах вымолвить хоть слово, смотрела, как преобразилась знакомая с детства комната.
Очнувшись наконец и осознав, что маркиз ждет от нее похвал, она произнесла:
— Это… очаровательно… это очень, очень красиво!
— Как и вы, — обронил он. Антея не поверила своим ушам и повернулась к маркизу.
Он тут же, к ее изумлению, обнял ее.
— Бы прекрасны, — промолвил он, — но ваша музыка не менее прекрасна, чем вы. Она очаровала меня.
Антея потеряла дар речи, только в глазах ее, устремленных на маркиза, застыл вопрос.
— Зачем пытаться подобрать слова для того, что мы оба чувствуем, если есть более легкий способ?
И он приник губами к губам Антеи. «Неужели это не сон?»— подумала она, губы маркиза были твердые и властные, и ей показалось, это не совсем то, что она ожидала от поцелуя.
И вообще ему не следовало целовать ее.
Она должна заставить его прекратить это.
Но он обнял ее так, что она не могла даже пошевелить руками, лишь пыталась отвернуться от его губ.
Когда же Антея стала сопротивляться, он прижал ее еще крепче, и она почувствовала себя совершенно беспомощной, на грани обморока.
Ее ошеломила не только мощь Иглзклифа.
Он до такой степени подавлял всей своей сущностью, что она словно перестала себе принадлежать.
Его губы стали еще более требовательными, и Антее пришла в голову странная, почти абсурдная мысль: она волнует маркиза как женщина.
И все же она не могла принять как должное то, что ее целует мужчина, которого она раньше никогда не видела, хотя помимо воли думала о нем ежедневно уже несколько месяцев.
А между тем маркиз слегка изогнул ее губы, и она испытала какое-то удивительное и пугающее ощущение: словно вспышка молнии возникла внутри ее тела.
Но Антея внезапно выдернула свою руку и попыталась оттолкнуть маркиза.
При этом она почувствовала, как его рука легла ей на грудь, и, пораженная первобытным страхом, пересилившим все остальное, она сумела высвободить губы.
— Нет… нет! — едва дыша, пролепетала она каким-то чужим голосом. — Мет… прошу вас… вы не должны… целовать меня!
— Я вас поцеловал, — выразительно произнес маркиз, — и так восхищен вами, что собираюсь поцеловать еще раз.
В отчаянии Антея отвернулась от него.
— Пет! Нет… не надо… не делайте этого! — умоляла она.
— Почему же нет? — удивился он. — Вы очаровательны, Антея! Мы еще поговорим об этом утром, но я обещаю исполнить любое ваше желание, пока вы будете играть мне свои мелодии, неожиданно оказавшиеся столь изумительными, и позволите научить вас премудростям любви, о которых, как я понимаю, вы почти ничего не знаете.
Он снова привлек ее к себе, и перепуганная девушка невольно вспомнила о своей матери и вознесла к ней молитву.
«Помоги мне, мама… Помоги мне!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38